В лесах Опаcности и Скорби
С какой радостью приветствовали они Пастыря! А он сел рядом с ними и весело поздравил их с восхождением на скалу. После этого он нежно возложил руки на раны, которые Ой-Боюсь получила во время падения, и они мгновенно исцелились. Затем он начал рассказывать им о предстоящем пути.читать дальше
«Теперь вам нужно пройти через леса, покрывающие склоны этих гор почти до самых снежных вершин. Дорога эта трудная, но вам будут часто встречаться горные приюты. Это леса Опасности и Скорби. И сосны в них, бывает, растут так высоко и стоят так близко друг к другу, что тропинка может показаться довольно темной. Здесь, на склонах, часто бывают бури, но вы продолжайте стремиться вперед. Помните, что пока вы следуете по тропе моей воли, ничто не может по-настоящему причинить вам вред».
Поистине казалось странным, что даже после успешного преодоления стольких трудностей и крутых участков, включая неприступную скалу, Ой-Боюсь все еще так точно соответствовала своему имени. Но так оно и было! Не успел Пастырь произнести слова «опасность» и «скорбь», как она снова вся задрожала.
«Леса Опасности и Скорби! - повторила она с жалобной дрожью в голосе. - О Пастырь, куда же ты меня поведешь?»
«К следующему этапу на пути к Высотам», - сразу ответил он с самой милой улыбкой.
«Не знаю, сможешь ли ты когда-нибудь довести меня туда! - со стоном проговорила глупенькая бедняжка Ой-Боюсь. - Я удивляюсь, что ты еще продолжаешь со мной возиться и не бросаешь эту затею. Похоже, что у меня всегда будут хромые ноги, и даже ты не сможешь сделать их оленьими». Говоря это, она с отчаянием посмотрела на свои ноги. В этот момент они определенно выглядели еще более кривыми, чем обычно.
«Я не человек, чтобы мне лгать, - серьезно проговорил Пастырь. - Посмотри на меня, Ой-Боюсь. Ты думаешь, что я обману тебя? Я ли сказал и не сделаю? Буду говорить и не исполню?»
Ой-Боюсь слегка вздрогнула, отчасти из-за тона его голоса, а отчасти потому, что по природе своей все еще была Ой-Боюсь. Она попыталась представить себе, какими будут эти леса Опасности и Скорби. Ей не стоило делать этого, так как возникшая в ее воображении картина была безрадостной, но она терпеливо отвечала: «Да, я знаю, что ты не человек, чтобы лгать мне. Я знаю, что ты исполнишь то, что сказал».
«Тогда, - сказал Пастырь, снова заговорив нежно и ласково, - я проведу тебя через опасности и скорби, Ой-Боюсь, но тебе не нужно бояться, ибо я буду с тобой. Даже если я поведу тебя через саму долину Смертной Тени, не нужно бояться - мой жезл и мой посох успокоят тебя».
Потом он добавил: «„Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень. Падут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя; но к тебе не приблизится..." (Пс. 90:5-7). Ибо я перьями своими осеню тебя, и под крыльями моими будешь безопасна». Он проговорил все это с неописуемой нежностью в голосе.
Тогда Ой-Боюсь опустилась на колени у его ног и, построив еще один жертвенник, сказала: «Да, если я пойду и долиною Смертной Тени, не убоюсь зла, потому что ты со мной». Затем, чувствуя, что вся покрылась холодным потом и стучит зубами от страха, она посмотрела прямо ему в лицо и добавила: «Ибо ты не человек, чтобы тебе лгать, и не сын человеческий, чтоб тебе изменяться. Ты ли скажешь и не сделаешь? Будешь говорить и не исполнишь?»
Пастырь улыбнулся успокаивающе, как никогда, возложил обе руки ей на голову и сказал: «Мужайся, да, мужайся и не бойся». И продолжил: «Ой-Боюсь, никогда не старайся представить себе, каково это будет. Поверь мне, когда ты доберешься до тех мест, которых боишься, ты увидишь, что они ни капли не похожи на то, что ты себе воображала. Точно так же, как произошло в случае с восхождением на утес. Должен предупредить тебя, что вижу твоих врагов, крадущихся среди деревьев впереди. И если ты когда-нибудь позволишь Трусостраху завладеть твоим воображением, то будешь бояться, трепетать и мучиться там, где нечего бояться».
Сказав это, он подобрал еще один камешек на том месте, где она стояла на коленях, и дал ей - положить в сумочку к остальным памятным камням. Затем он пошел своей дорогой, а Ой-Боюсь со своими спутницами отправилась по тропе, ведущей вверх, через леса.
И почти сразу же, едва войдя в лес, они увидели выглядывающее из-за дерева лицо подлого, отвратительного Самосожаления. «Слушай, Ой-Боюсь, - забормотал он скороговоркой, - это уж слишком глупо. То есть я хочу сказать, что же он сделает дальше? Подвергать такое бедненькое, хромое, испуганное создание, как ты, таким испытаниям, какие способны выдержать только храбрые, сильные мужчины! Да твой Пастырь и вправду тиран, похлеще самого Трусостраха».
Едва он закончил, как Обида поднял свою голову и сердито сказал: «Да и причины-то для этого никакой нет. Потому что есть другая, совершенно нормальная тропа, обходящая лес. Она приведет тебя прямо к снежным вершинам, и ты спокойно избежишь всех этих ненужных опасностей. Все ходят этой дорогой, а почему тебе нельзя? Скажи ему, что этим путем ты не пойдешь, и настаивай, чтобы он вывел тебя на обычную тропу. Этот путь - только для мучеников, а ты, моя дорогая, совсем не подходишь для этой роли».
Потом появился Трусострах, он с минуту хитро смотрел на нее и затем презрительно сказал: «Итак, ты думаешь, что станешь маленькой героиней, не так ли? И с пением пройдешь через леса Опасности! Спорим, Ой-Боюсь, что ты закончишь криками и воплями, как помешанная, и будешь изувечена до конца жизни?»
Следующим заговорил Горечь. Он глумился, высунувшись из-за другого дерева: «Это так на него похоже! Точно, как я и говорил тебе. Как только ты, послушная долгу, проходишь очередное ужасное испытание, у него уже готово для тебя что-нибудь новенькое».
Потом в разговор вступил Гордыня (все еще тяжело хромавший и вследствие этого сильно озлобленный): «Ты знаешь, он не успокоится, пока не опозорит тебя совершенно. Именно так он добивается этого драгоценного смирения, которым просто бредит! Он сотрет тебя в порошок, Ой-Боюсь, и выставит перед всеми полной идиоткой».
Ой-Боюсь и ее спутницы, не отвечая им и не обращая на них внимания, шли дальше. Но, как и раньше, Ой-Боюсь заметила, что всегда хромает сильнее, когда слышит, что они говорят. Она ужасно растерялась и не знала, что делать. Если Ой-Боюсь слушала их, то начинала хромать, а если затыкала уши пальцами - не могла держать за руки двух своих спутниц, а значит, могла легко споткнуться или поскользнуться.
Поэтому путешественницы на минутку остановились, чтобы обсудить этот вопрос. Страдание открыла свою маленькую аптечку, висевшую у нее на поясе, вытащила ватку и плотно заткнула уши Ой-Боюсь. Хотя это было не очень удобно, но оказало желаемое действие. По крайней мере на какое-то время. Потому что, когда эти пятеро негодяев увидели, что не могут заставить Ой-Боюсь слушать их, они вскоре устали орать на нее и оставили ее в покое. До следующего раза.
Сначала лес показался не таким уж страшным. Возможно, потому что там, наверху, в горах, воздух был настолько свежим и бодрящим, что делал тех, кто им дышит, тоже бодрыми и свежими. Сияло солнце, и Ой-Боюсь почувствовала новое, незнакомое волнение и, как ни странно, удовольствие от приключения.
Представьте, хромая Ой-Боюсь шла через лес Опасности и не ощущала страха! Это длилось довольно долго, пока большие черные тучи постепенно не заволокли небо. Солнце скрылось. Вдалеке прогремел гром, и в лесу стало темно и очень тихо. Вдруг в небе сверкнула молния, и впереди, неподалеку от трех путников, с оглушительным треском на землю упало огромное дерево, а затем еще одно, и еще... И вот уже буря со всей своей яростью бушевала вокруг них. Раскаты грома, вспышки молний, треск со всех сторон, казалось, лес застонал, задрожал и стал рушиться.
И странная вещь, хотя Ой-Боюсь при каждом звуке падающего дерева ощущала, как тело ее содрогается и трепещет, на самом деле она не боялась. То есть она не чувствовала ни паники, ни желания убежать, ни даже настоящего страха. Потому что все время повторяла про себя: «Падут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя; но к тебе не приблизится... Ибо я перьями своими осеню тебя, и под крыльями моими будешь безопасна». И пока бушевала буря, ее наполнял какой-то странный и чудесный, доселе неведомый ей покой. Ой-Боюсь шла с двумя своими спутницами, говоря себе: «Я не умру, но буду жить и возвещать дела Господни».
Наконец буря стала стихать, раскаты грома становились все глуше, пока не наступило временное затишье. Три женщины остановились, чтобы просушить свою одежду и волосы, и попытались привести себя в порядок. Пока они были заняты этим делом, рядом с ними снова очутился Трусострах. «Знаешь, Ой-Боюсь, - закричал он изо всех сил, - буря утихла не- надолго, она обойдет горы и вернется. Я уже слышу раскаты грома, она приближается и будет еще сильнее, чем в прошлый раз. Смелее беги обратно по этой тропе, беги что есть мочи, выбирайся из этих опасных лесов, пока снова не грянула буря и ты не погибла. Сейчас ты еще можешь спастись».
«Послушайте, - воскликнула Ой-Боюсь неожиданно для всех, вода по-прежнему стекала с ее волос, а мокрые юбки безобразно облепили ноги, - я больше не могу выносить этого парня, который постоянно кричит на меня! Помогите мне, пожалуйста. Прошу вас обеих». Она наклонилась, чтобы взять камень, и, подавая пример своим спутницам, запустила им прямо в Трусостраха.
Ее провожатые засмеялись впервые за все время их пути и обрушили целый шквал камней на тех пятерых, что прятались за деревьями. Через минуту-другую все враги исчезли из виду. Затем прямо перед собой путницы увидели бревенчатую хижину, которая, казалось, предлагала им защиту от бури, действительно готовой вот-вот разразиться. Они поспешили к укрытию и обнаружили, что дом находится на порядочном расстоянии от них. Когда же они добрались до него и попробовали открыть дверной засов, к их радости, он поддался, и они с благодарностью проскользнули внутрь. Помня об осторожности, Страдание быстро закрыла дверь и заперла ее изнутри, прежде чем кто-то успел опомниться.
В следующее мгновение их враги уже барабанили в дверь с криками: «Эй вы там! Немедленно откройте и впустите нас. Уже начинается буря. Вы не можете быть такими бесчеловечными, чтобы оставить нас здесь и обречь на смерть».
Ой-Боюсь подошла к двери и прокричала в замочную скважину тот же совет, что дал ей Трусострах: «Смелее бегите обратно по этой тропе, бегите что есть мочи, выбирайтесь из этих опасных лесов, пока снова не грянула буря и вы не погибли. Сейчас вы еще можете спастись».
За дверью послышались невнятные проклятия, затем звук удаляющихся шагов стих вдали. Казалось, что в этот раз совет пришелся кстати. Буря вернулась и была еще более свирепой и ужасной, чем в прошлый раз, но от дождя и падающих деревьев их надежно укрывала хижина. Их убежище было прекрасно приспособлено для защиты от ненастья, так что ни одна капля не просочилась сквозь крышу.
В комнате они обнаружили камин, расположенный рядом с небольшой кухонной полкой, на которой стояли чайник и несколько блюдец. Пока Страдание разжигала огонь в камине, Горе подставила чайник под водосточный желоб за окном и наполнила его дождевой водой. Ой-Боюсь подошла к шкафчику, висящему на стене, чтобы посмотреть, нет ли там каких-нибудь припасов. Ее надежды оправдались, и на полке она нашла посуду и консервы, а кроме того большую плошку с пресными хлебцами.
Итак, прошло совсем немного времени, буря все еще бушевала и грохотала за окном, а трое наших путниц сидели у потрескивающего огня, постепенно согреваясь и просушивая свою мокрую одежду, потягивая горячее какао и утоляя голод. Несмотря на оглушительный рев ветра, от каждого порыва которого хижина сотрясалась и вздрагивала, внутри ее царил мир и покой.
К своему изумлению, Ой-Боюсь вдруг подумала, что это действительно самые счастливые и спокойные минуты за все время ее путешествия. Когда все трое устроились на матрасах, которые обнаружили сложенными в другой части хижины, она еще раз тихо повторила про себя: «Он перьями своими осеняет меня, и под крыльями его я буду безопасна».
Ужасная буря продолжалась два или три дня, но за это время путницы смогли спокойно отдохнуть под кровом хижины, выбираясь наружу только в недолгие периоды затишья, чтобы принести дров. Они сушили их и складывали в поленницу, чтобы те, кто будет искать здесь укрытие вслед за ними, смогли поддерживать в камине огонь. В хижине оказался приличный запас консервов и пресных хлебцев, и они предположили, что кто-то из слуг Пастыря, должно быть, посещал хижину время от времени, чтобы пополнять этот запас.
В эти спокойные для нее дни, пока буря все бушевала, Ой-Боюсь лучше узнала своих спутниц и начала немного понимать язык, на котором они говорили. Каким-то необъяснимым образом она почувствовала, что они становятся для нее настоящими друзьями, а не просто сопровождающими, которых Пастырь приставил к ней, чтобы они помогали ей и указывали путь. Кроме того, теперь, когда она начала по-другому относиться к своим провожатым, она ощутила, что стала более восприимчивой к красоте и радости окружающего мира.
Казалось, ее чувства обострились каким-то удивительным образом, и это дало ей возможность наслаждаться каждым мгновением жизни; и несмотря на то, что ее спутницами по-прежнему были Горе и Страдание, она часто чувствовала необъяснимую радость и удовлетворение. Так бывало, когда она смотрела на яркие языки пламени в камине или слушала, как потоки воды льются с неба, еще отчетливее ощущая покой и мир, царящие в хижине, или наблюдала в окно, как гнутся деревья и ветви их трепещут на фоне стремительно проносящихся облаков или пронзаемого молниями неба. Такие же чувства она испытывала, когда еще задолго до рассвета смотрела на утреннюю звезду, безмятежно сияющую сквозь просвет в облаках, или слышала высокую ликующую трель птицы во время затишья перед очередным порывом бури.
В такие минуты окружающая природа разговаривала с ней на горном диалекте, и, к своему изумлению, Ой-Боюсь стала находить этот язык необычайно прекрасным. До того прекрасным, что иногда слезы незамутненной радости набегали ей на глаза, а сердце, казалось, наполнялось таким невыразимым восторгом, что она с трудом могла переносить его.
Однажды утром, когда буря шумела и свирепствовала в лесу сильнее, чем обычно, она увидела, что Горе сидит у камина и тихо напевает песню, слова которой, конечно же, были на том горном диалекте, который Ой-Боюсь постепенно училась понимать. Я приведу вам ее самый лучший перевод, но, безусловно, в оригинале эта песня намного красивее, так как полна звуков и музыки леса:
Как прекрасны и стройны ноги твои,
О дочь Царя!
Они - быстрее воды, что бежит
На склонах, шумя.
Нет в горах ни одной газели,
Ни серны, ни лани,
Чтоб вслед за тобою скакали и мчались,
Не уставая.
«Постой, Горе, - воскликнула Ой-Боюсь, - вот уж не думала, что ты умеешь петь или знаешь какие-то песни».
Горе тихо ответила: «Я сама не знала об этом, но, когда мы шли сюда через лес, в моей голове возникли слова и мелодия, которую я сейчас и напеваю».
«Мне понравилась твоя песня, - сказала Ой-Боюсь, - она напомнила мне о том времени, когда и мои ноги станут, как у оленя, поэтому она успокоила меня, а мелодия показалась мне такой приятной и жизнерадостной, что мне захотелось прыгать от радости». При мысли о том, что она сможет скакать на своих искалеченных ногах, Ой-Боюсь засмеялась, затем стала упрашивать свою спутницу: «Научи меня петь эту песню, научи, пожалуйста».
Итак, Горю пришлось несколько раз спеть песенку, прежде чем наша пастушка запомнила ее наизусть. Затем Ой-Боюсь стала ходить по комнате и напевать ее про себя, пытаясь представить, как она будет скакать по горам, словно лань, и прыгать со скалы на скалу, как Пастырь. Когда наступит тот день, в который ноги ее станут, как у оленя, она сможет следовать за ним, куда бы он ни пошел. Картина, возникшая в ее воображении, была такой чудесной, что она уже не могла спокойно ожидать того момента, когда это действительно с ней произойдет.