Глава 11/

Глава 11
В лесах Опаcности и Скорби

С какой радостью приветствовали они Пастыря! А он сел рядом с ними и весело поздравил их с восхождением на скалу. После этого он нежно возложил руки на раны, которые Ой-Боюсь получила во время падения, и они мгновенно исцелились. Затем он начал рассказывать им о предстоящем пути.

«Теперь вам нужно пройти через леса, покрывающие склоны этих гор почти до самых снежных вершин. Дорога эта трудная, но вам будут часто встречаться горные приюты. Это леса Опасности и Скорби. И сосны в них, бывает, растут так высоко и стоят так близко друг к другу, что тропинка может показаться довольно темной. Здесь, на склонах, часто бывают бури, но вы продолжайте стремиться вперед. Помните, что пока вы следуете по тропе моей воли, ничто не может по-настоящему причинить вам вред».

Поистине казалось странным, что даже после успешного преодоления стольких трудностей и крутых участков, включая неприступную скалу, Ой-Боюсь все еще так точно соответствовала своему имени. Но так оно и было! Не успел Пастырь произнести слова «опасность» и «скорбь», как она снова вся задрожала.

«Леса Опасности и Скорби! - повторила она с жалобной дрожью в голосе. - О Пастырь, куда же ты меня поведешь?»

«К следующему этапу на пути к Высотам», - сразу ответил он с самой милой улыбкой.

«Не знаю, сможешь ли ты когда-нибудь довести меня туда! - со стоном проговорила глупенькая бедняжка Ой-Боюсь. - Я удивляюсь, что ты еще продолжаешь со мной возиться и не бросаешь эту затею. Похоже, что у меня всегда будут хромые ноги, и даже ты не сможешь сделать их оленьими». Говоря это, она с отчаянием посмотрела на свои ноги. В этот момент они определенно выглядели еще более кривыми, чем обычно.

«Я не человек, чтобы мне лгать, - серьезно проговорил Пастырь. - Посмотри на меня, Ой-Боюсь. Ты думаешь, что я обману тебя? Я ли сказал и не сделаю? Буду говорить и не исполню?»

Ой-Боюсь слегка вздрогнула, отчасти из-за тона его голоса, а отчасти потому, что по природе своей все еще была Ой-Боюсь. Она попыталась представить себе, какими будут эти леса Опасности и Скорби. Ей не стоило делать этого, так как возникшая в ее воображении картина была безрадостной, но она терпеливо отвечала: «Да, я знаю, что ты не человек, чтобы лгать мне. Я знаю, что ты исполнишь то, что сказал».

«Тогда, - сказал Пастырь, снова заговорив нежно и ласково, - я проведу тебя через опасности и скорби, Ой-Боюсь, но тебе не нужно бояться, ибо я буду с тобой. Даже если я поведу тебя через саму долину Смертной Тени, не нужно бояться - мой жезл и мой посох успокоят тебя».

Потом он добавил: «„Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень. Падут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя; но к тебе не приблизится..." (Пс. 90:5-7). Ибо я перьями своими осеню тебя, и под крыльями моими будешь безопасна». Он проговорил все это с неописуемой нежностью в голосе.

Тогда Ой-Боюсь опустилась на колени у его ног и, построив еще один жертвенник, сказала: «Да, если я пойду и долиною Смертной Тени, не убоюсь зла, потому что ты со мной». Затем, чувствуя, что вся покрылась холодным потом и стучит зубами от страха, она посмотрела прямо ему в лицо и добавила: «Ибо ты не человек, чтобы тебе лгать, и не сын человеческий, чтоб тебе изменяться. Ты ли скажешь и не сделаешь? Будешь говорить и не исполнишь?»

Пастырь улыбнулся успокаивающе, как никогда, возложил обе руки ей на голову и сказал: «Мужайся, да, мужайся и не бойся». И продолжил: «Ой-Боюсь, никогда не старайся представить себе, каково это будет. Поверь мне, когда ты доберешься до тех мест, которых боишься, ты увидишь, что они ни капли не похожи на то, что ты себе воображала. Точно так же, как произошло в случае с восхождением на утес. Должен предупредить тебя, что вижу твоих врагов, крадущихся среди деревьев впереди. И если ты когда-нибудь позволишь Трусостраху завладеть твоим воображением, то будешь бояться, трепетать и мучиться там, где нечего бояться».

Сказав это, он подобрал еще один камешек на том месте, где она стояла на коленях, и дал ей - положить в сумочку к остальным памятным камням. Затем он пошел своей дорогой, а Ой-Боюсь со своими спутницами отправилась по тропе, ведущей вверх, через леса.

И почти сразу же, едва войдя в лес, они увидели выглядывающее из-за дерева лицо подлого, отвратительного Самосожаления. «Слушай, Ой-Боюсь, - забормотал он скороговоркой, - это уж слишком глупо. То есть я хочу сказать, что же он сделает дальше? Подвергать такое бедненькое, хромое, испуганное создание, как ты, таким испытаниям, какие способны выдержать только храбрые, сильные мужчины! Да твой Пастырь и вправду тиран, похлеще самого Трусостраха».

Едва он закончил, как Обида поднял свою голову и сердито сказал: «Да и причины-то для этого никакой нет. Потому что есть другая, совершенно нормальная тропа, обходящая лес. Она приведет тебя прямо к снежным вершинам, и ты спокойно избежишь всех этих ненужных опасностей. Все ходят этой дорогой, а почему тебе нельзя? Скажи ему, что этим путем ты не пойдешь, и настаивай, чтобы он вывел тебя на обычную тропу. Этот путь - только для мучеников, а ты, моя дорогая, совсем не подходишь для этой роли».

Потом появился Трусострах, он с минуту хитро смотрел на нее и затем презрительно сказал: «Итак, ты думаешь, что станешь маленькой героиней, не так ли? И с пением пройдешь через леса Опасности! Спорим, Ой-Боюсь, что ты закончишь криками и воплями, как помешанная, и будешь изувечена до конца жизни?»

Следующим заговорил Горечь. Он глумился, высунувшись из-за другого дерева: «Это так на него похоже! Точно, как я и говорил тебе. Как только ты, послушная долгу, проходишь очередное ужасное испытание, у него уже готово для тебя что-нибудь новенькое».

Потом в разговор вступил Гордыня (все еще тяжело хромавший и вследствие этого сильно озлобленный): «Ты знаешь, он не успокоится, пока не опозорит тебя совершенно. Именно так он добивается этого драгоценного смирения, которым просто бредит! Он сотрет тебя в порошок, Ой-Боюсь, и выставит перед всеми полной идиоткой».

Ой-Боюсь и ее спутницы, не отвечая им и не обращая на них внимания, шли дальше. Но, как и раньше, Ой-Боюсь заметила, что всегда хромает сильнее, когда слышит, что они говорят. Она ужасно растерялась и не знала, что делать. Если Ой-Боюсь слушала их, то начинала хромать, а если затыкала уши пальцами - не могла держать за руки двух своих спутниц, а значит, могла легко споткнуться или поскользнуться.

Поэтому путешественницы на минутку остановились, чтобы обсудить этот вопрос. Страдание открыла свою маленькую аптечку, висевшую у нее на поясе, вытащила ватку и плотно заткнула уши Ой-Боюсь. Хотя это было не очень удобно, но оказало желаемое действие. По крайней мере на какое-то время. Потому что, когда эти пятеро негодяев увидели, что не могут заставить Ой-Боюсь слушать их, они вскоре устали орать на нее и оставили ее в покое. До следующего раза.

Сначала лес показался не таким уж страшным. Возможно, потому что там, наверху, в горах, воздух был настолько свежим и бодрящим, что делал тех, кто им дышит, тоже бодрыми и свежими. Сияло солнце, и Ой-Боюсь почувствовала новое, незнакомое волнение и, как ни странно, удовольствие от приключения.

Представьте, хромая Ой-Боюсь шла через лес Опасности и не ощущала страха! Это длилось довольно долго, пока большие черные тучи постепенно не заволокли небо. Солнце скрылось. Вдалеке прогремел гром, и в лесу стало темно и очень тихо. Вдруг в небе сверкнула молния, и впереди, неподалеку от трех путников, с оглушительным треском на землю упало огромное дерево, а затем еще одно, и еще... И вот уже буря со всей своей яростью бушевала вокруг них. Раскаты грома, вспышки молний, треск со всех сторон, казалось, лес застонал, задрожал и стал рушиться.

И странная вещь, хотя Ой-Боюсь при каждом звуке падающего дерева ощущала, как тело ее содрогается и трепещет, на самом деле она не боялась. То есть она не чувствовала ни паники, ни желания убежать, ни даже настоящего страха. Потому что все время повторяла про себя: «Падут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя; но к тебе не приблизится... Ибо я перьями своими осеню тебя, и под крыльями моими будешь безопасна». И пока бушевала буря, ее наполнял какой-то странный и чудесный, доселе неведомый ей покой. Ой-Боюсь шла с двумя своими спутницами, говоря себе: «Я не умру, но буду жить и возвещать дела Господни».

Наконец буря стала стихать, раскаты грома становились все глуше, пока не наступило временное затишье. Три женщины остановились, чтобы просушить свою одежду и волосы, и попытались привести себя в порядок. Пока они были заняты этим делом, рядом с ними снова очутился Трусострах. «Знаешь, Ой-Боюсь, - закричал он изо всех сил, - буря утихла не- надолго, она обойдет горы и вернется. Я уже слышу раскаты грома, она приближается и будет еще сильнее, чем в прошлый раз. Смелее беги обратно по этой тропе, беги что есть мочи, выбирайся из этих опасных лесов, пока снова не грянула буря и ты не погибла. Сейчас ты еще можешь спастись».

«Послушайте, - воскликнула Ой-Боюсь неожиданно для всех, вода по-прежнему стекала с ее волос, а мокрые юбки безобразно облепили ноги, - я больше не могу выносить этого парня, который постоянно кричит на меня! Помогите мне, пожалуйста. Прошу вас обеих». Она наклонилась, чтобы взять камень, и, подавая пример своим спутницам, запустила им прямо в Трусостраха.

Ее провожатые засмеялись впервые за все время их пути и обрушили целый шквал камней на тех пятерых, что прятались за деревьями. Через минуту-другую все враги исчезли из виду. Затем прямо перед собой путницы увидели бревенчатую хижину, которая, казалось, предлагала им защиту от бури, действительно готовой вот-вот разразиться. Они поспешили к укрытию и обнаружили, что дом находится на порядочном расстоянии от них. Когда же они добрались до него и попробовали открыть дверной засов, к их радости, он поддался, и они с благодарностью проскользнули внутрь. Помня об осторожности, Страдание быстро закрыла дверь и заперла ее изнутри, прежде чем кто-то успел опомниться.

В следующее мгновение их враги уже барабанили в дверь с криками: «Эй вы там! Немедленно откройте и впустите нас. Уже начинается буря. Вы не можете быть такими бесчеловечными, чтобы оставить нас здесь и обречь на смерть».

Ой-Боюсь подошла к двери и прокричала в замочную скважину тот же совет, что дал ей Трусострах: «Смелее бегите обратно по этой тропе, бегите что есть мочи, выбирайтесь из этих опасных лесов, пока снова не грянула буря и вы не погибли. Сейчас вы еще можете спастись».

За дверью послышались невнятные проклятия, затем звук удаляющихся шагов стих вдали. Казалось, что в этот раз совет пришелся кстати. Буря вернулась и была еще более свирепой и ужасной, чем в прошлый раз, но от дождя и падающих деревьев их надежно укрывала хижина. Их убежище было прекрасно приспособлено для защиты от ненастья, так что ни одна капля не просочилась сквозь крышу.

В комнате они обнаружили камин, расположенный рядом с небольшой кухонной полкой, на которой стояли чайник и несколько блюдец. Пока Страдание разжигала огонь в камине, Горе подставила чайник под водосточный желоб за окном и наполнила его дождевой водой. Ой-Боюсь подошла к шкафчику, висящему на стене, чтобы посмотреть, нет ли там каких-нибудь припасов. Ее надежды оправдались, и на полке она нашла посуду и консервы, а кроме того большую плошку с пресными хлебцами.

Итак, прошло совсем немного времени, буря все еще бушевала и грохотала за окном, а трое наших путниц сидели у потрескивающего огня, постепенно согреваясь и просушивая свою мокрую одежду, потягивая горячее какао и утоляя голод. Несмотря на оглушительный рев ветра, от каждого порыва которого хижина сотрясалась и вздрагивала, внутри ее царил мир и покой.

К своему изумлению, Ой-Боюсь вдруг подумала, что это действительно самые счастливые и спокойные минуты за все время ее путешествия. Когда все трое устроились на матрасах, которые обнаружили сложенными в другой части хижины, она еще раз тихо повторила про себя: «Он перьями своими осеняет меня, и под крыльями его я буду безопасна».

Ужасная буря продолжалась два или три дня, но за это время путницы смогли спокойно отдохнуть под кровом хижины, выбираясь наружу только в недолгие периоды затишья, чтобы принести дров. Они сушили их и складывали в поленницу, чтобы те, кто будет искать здесь укрытие вслед за ними, смогли поддерживать в камине огонь. В хижине оказался приличный запас консервов и пресных хлебцев, и они предположили, что кто-то из слуг Пастыря, должно быть, посещал хижину время от времени, чтобы пополнять этот запас.

В эти спокойные для нее дни, пока буря все бушевала, Ой-Боюсь лучше узнала своих спутниц и начала немного понимать язык, на котором они говорили. Каким-то необъяснимым образом она почувствовала, что они становятся для нее настоящими друзьями, а не просто сопровождающими, которых Пастырь приставил к ней, чтобы они помогали ей и указывали путь. Кроме того, теперь, когда она начала по-другому относиться к своим провожатым, она ощутила, что стала более восприимчивой к красоте и радости окружающего мира.

Казалось, ее чувства обострились каким-то удивительным образом, и это дало ей возможность наслаждаться каждым мгновением жизни; и несмотря на то, что ее спутницами по-прежнему были Горе и Страдание, она часто чувствовала необъяснимую радость и удовлетворение. Так бывало, когда она смотрела на яркие языки пламени в камине или слушала, как потоки воды льются с неба, еще отчетливее ощущая покой и мир, царящие в хижине, или наблюдала в окно, как гнутся деревья и ветви их трепещут на фоне стремительно проносящихся облаков или пронзаемого молниями неба. Такие же чувства она испытывала, когда еще задолго до рассвета смотрела на утреннюю звезду, безмятежно сияющую сквозь просвет в облаках, или слышала высокую ликующую трель птицы во время затишья перед очередным порывом бури.

В такие минуты окружающая природа разговаривала с ней на горном диалекте, и, к своему изумлению, Ой-Боюсь стала находить этот язык необычайно прекрасным. До того прекрасным, что иногда слезы незамутненной радости набегали ей на глаза, а сердце, казалось, наполнялось таким невыразимым восторгом, что она с трудом могла переносить его.

Однажды утром, когда буря шумела и свирепствовала в лесу сильнее, чем обычно, она увидела, что Горе сидит у камина и тихо напевает песню, слова которой, конечно же, были на том горном диалекте, который Ой-Боюсь постепенно училась понимать. Я приведу вам ее самый лучший перевод, но, безусловно, в оригинале эта песня намного красивее, так как полна звуков и музыки леса:

Как прекрасны и стройны ноги твои,
О дочь Царя!
Они - быстрее воды, что бежит
На склонах, шумя.
Нет в горах ни одной газели,
Ни серны, ни лани,
Чтоб вслед за тобою скакали и мчались,
Не уставая.

«Постой, Горе, - воскликнула Ой-Боюсь, - вот уж не думала, что ты умеешь петь или знаешь какие-то песни».

Горе тихо ответила: «Я сама не знала об этом, но, когда мы шли сюда через лес, в моей голове возникли слова и мелодия, которую я сейчас и напеваю».

«Мне понравилась твоя песня, - сказала Ой-Боюсь, - она напомнила мне о том времени, когда и мои ноги станут, как у оленя, поэтому она успокоила меня, а мелодия показалась мне такой приятной и жизнерадостной, что мне захотелось прыгать от радости». При мысли о том, что она сможет скакать на своих искалеченных ногах, Ой-Боюсь засмеялась, затем стала упрашивать свою спутницу: «Научи меня петь эту песню, научи, пожалуйста».

Итак, Горю пришлось несколько раз спеть песенку, прежде чем наша пастушка запомнила ее наизусть. Затем Ой-Боюсь стала ходить по комнате и напевать ее про себя, пытаясь представить, как она будет скакать по горам, словно лань, и прыгать со скалы на скалу, как Пастырь. Когда наступит тот день, в который ноги ее станут, как у оленя, она сможет следовать за ним, куда бы он ни пошел. Картина, возникшая в ее воображении, была такой чудесной, что она уже не могла спокойно ожидать того момента, когда это действительно с ней произойдет.

---

Глава 10.

Глава 10
Восхождение на скалу Рана

Начав восхождение, Ой-Боюсь с удивлением и глубокой благодарностью обнаружила, что в действительности эта тропа была совсем не такой уж ужасной, какой представлялась. Она, конечно, была и крутой, и скользкой, а также до невозможности узкой. Но ощущение того, что она прочно привязана веревками к своим сильным спутницам, очень успокаивало Ой-Боюсь.

Также чудесное средство Духа благодати и утешения, которое она только что выпила, помогло ей избавиться от слабости и головокружения. А это было то, чего Ой-Боюсь страшилась больше всего. Кроме того, первые полчаса восхождения над ними все еще сияла радуга. И хотя Пастырь уже давно исчез из виду, у Ой-Боюсь было такое чувство, что он все еще находится рядом.

Она старалась не смотреть вниз, если в этом не было острой необходимости. Но однажды, в самом начале пути, на одном из трудных участков, ей пришлось какое-то время посидеть в маленькой нише в скале, пока Горе ощупью пробиралась вперед, а Страдание ожидала сзади.

Как раз тогда Ой-Боюсь посмотрела вниз и действительно почувствовала огромную благодарность за то, что Пастырь не позволил им провести ночь там, а приказал начать восхождение вечером. Внизу на камнях сидели все пятеро ее врагов, наблюдая за ними и гримасничая от злости и ярости. Она посмотрела и в изумлении увидела, что Самосожаление (всегда выглядевший менее опасным и уродливым, чем его спутники) наклонился, поднял острый камень и запустил в нее со всей силы. К счастью, она была уже слишком высоко, но один осколок все-таки едва не задел ее. Ой-Боюсь испытала огромное облегчение, когда почувствовала, что Горе легонько потянула за веревку, давая понять, что теперь можно двигаться дальше.

Ой-Боюсь вспомнила предупреждение Пастыря о том, что встреча с этими врагами будет весьма вероятна и после восхождения. Хотя, как эти враги доберутся наверх, на скалу Рана, она не представляла. Только если была какая-то другая дорога, которой они могли бы воспользоваться.

Итак, трое путников взбирались все выше и выше. На равнине внизу все длиннее становились отбрасываемые скалами тени. Над пустыней и великим морем опускался огненный шар солнца. Теперь, с достигнутой ими высоты, они ясно могли разглядеть западное море, вдоль берегов которого они так долго путешествовали.

Тропа, по которой они шли, бесконечно вилась все выше и выше по утесу. И хотя она осыпалась и местами даже прерывалась, Ой-Боюсь обнаружила с огромным облегчением, что дорога нигде не была слишком трудной. Даже в том месте, на которое Трусострах так усиленно обращал ее внимание.

Дойдя туда как раз к наступлению темноты, Ой-Боюсь увидела, что тропа там действительно совсем обрывается. Но через расселину была перекинута доска, и сквозь железные кольца, вбитые в скалу, была продета веревка, образуя поручни, за которые она могла держаться, переходя через этот узкий мостик. Олени, конечно, считали ниже своего достоинства прибегать к такой ненужной помощи. Одним прыжком они легко пересекали эту глубокую расселину. Однако, несмотря на поручни, придававшие ей уверенность, Ой-Боюсь изо всех сил старалась не думать и не вспоминать о том, что говорил ей Трусострах. По своему горькому опыту она уже знала, что картины, рожденные ее воображением, могли быть намного ужаснее и пугать ее гораздо больше, чем реальные факты.

Благополучно пройдя по доске, они оказались на чрезвычайно узком выступе, совершенно незаметном снизу. Прямо перед ними было то самое место для привала, о котором говорил Пастырь, - небольшая пещерка, где им предстояло провести ночь.

С чувством огромного облегчения и благодарности Ой-Боюсь зашла в нее и осмотрелась. Расположение пещерки было таково, что оттуда невозможно было посмотреть вниз и увидеть эту головокружительную глубину под ногами, но хорошо было видно все вокруг: и плато, и пустыню, и далекое море за ними. Взошла луна, заливая все чистым серебристым светом, и в темнеющем небе тускло вспыхнули первые звезды. В самой пещере кто-то оставил плоские камни, из них получились грубые сиденья и стол, а на земле в углу стопкой лежали овечьи шкуры, на которых можно было отдохнуть.

Неподалеку от входа в пещеру струился небольшой водопад, и наши путники подходили к нему по очереди и освежались. Потом Горе и Страдание вытащили два свертка с хлебом, сушеными фруктами и орехами, которые дал им Пастырь у подножия скалы перед восхождением. Они с радостью утолили свой голод, а затем их одолела усталость, и они легли и погрузились в сон без всяких сновидений.

Ой-Боюсь проснулась с первыми лучами солнца, встала и подошла к входу в пещеру. В холодном свете этого раннего утра ее ужаснула открывшаяся перед ней печальная картина. На сколько хватало глаз, вокруг не было ничего, кроме пустой равнины да моря. Над Ой-Боюсь нависали скалы, а под ней были лишь острые зубчатые камни. Исчезла из виду приятная лесная страна, которую они покинули. На всей обозреваемой огромной территории она не видела ни одного дерева, только изредка чахлый кустарник. «Какая пустота, - подумала Ой-Боюсь, - и эти камни внизу на самом деле выглядят такими жестокими, как будто только и ждут, чтобы изуродовать и уничтожить все, что на них упадет. Кажется, что ничего не может расти в этой бесплодной пустыне».

Именно тогда она посмотрела вверх, на скалы над головой, и подскочила от удивления и восторга. В крошечной расщелине, куда иногда попадало несколько капель воды, спрятался маленький одинокий росток. У него было всего два или три листика и хрупкий стебелек, тоненький, почти с волосок. На стебельке был один цветок кроваво-красного цвета, и в свете первых лучей солнца он горел, как огонь.

Какое-то время Ой-Боюсь пристально рассматривала его и стену, совершенно не дававшую ему расти, и узкую щель, через которую он все-таки пробил себе дорогу к свету, и думала о его абсолютном одиночестве. Его корни со всех сторон были зажаты голым камнем, а листья его едва были способны пробиться за пределы своей тюрьмы. Тем не менее он сумел расцвести и, открыто повернувшись своим маленьким личиком к солнцу, горел, как пламя радости. Посмотрев на него, Ой-Боюсь спросила, как тогда, в пустыне: «Как зовут тебя, цветочек? Ибо я действительно никогда не видела такого, как ты».

В этот момент солнце коснулось кроваво-красных лепестков так, что они загорелись ярче прежнего, и до Ой-Боюсь донесся тоненький шепот:

«Имя мое - Переносящий-все, но некоторые зовут меня Прощение».

Тогда Ой-Боюсь вспомнила слова Пастыря: «На пути вверх ты откроешь следующую букву алфавита Любви. Сразу начинай применять ее».

Она поглядела на маленький цветок и снова спросила: «Почему же тебя так называют?»

И опять до Ой-Боюсь долетел тихий переливчатый смех, и ей показалось, что она слышит, как росток говорит: «Меня разлучили со всеми моими товарищами, выгнали из дома. Меня принесли сюда и заточили в эту каменную тюрьму. Это был не мой выбор, это дело рук других. Они бросили меня здесь и ушли, оставив пожинать плоды содеянного ими.

Я выдержал все и не завял; я не перестал любить, и Любовь помогла мне пробиться через трещину в скале, пока я не смог взглянуть отсюда прямо в лицо моей Любви, самому солнцу. Вот видишь! Теперь ничего не стоит между мной и моей Любовью, и нет ничего вокруг, что могло бы отвлечь меня от нее. Солнце светит мне и дает мне радость. И оно возместило мне все, что у меня отняли, и искупило все причиненное мне зло. Во всем мире нет цветка более довольного и более благословенного, чем я. Ибо я смотрю на мою Любовь, как дитя, отнятое от груди матери, и говорю: „Кто мне на небе? и с Тобою ничего не хочу на земле"».

Ой-Боюсь взглянула на мерцание пламени над своей головой и ощутила в сердце такую жажду, чуть ли не зависть. Она знала, что ей делать. Опустившись на колени на узкой тропе возле скалы с цветком, она сказала: «О Господь мой, вот я - твоя маленькая служанка Переносящая-все».

В этот момент кусочек камня, сковывающего корни цветка над ее головой, откололся и упал к ее ногам. Она подняла его и очень бережно положила в сумочку к остальным семи камешкам, а затем вернулась в пещеру. Горе и Страдание ожидали ее с очередным запасом хлеба, изюма и орехов. После этого они, возблагодарив Господа, поели, снова обвязали друг друга веревками и продолжили восхождение.

Вскоре они подошли к очень скользкому и крутому месту. И тут Ой-Боюсь впервые упала. Она споткнулась и довольно сильно поранилась о края зубчатых камней. Хорошо еще, что Ой-Боюсь была крепко привязана веревками к своим спутницам. У нее так сильно закружилась голова, и ее охватил такой ужас, что она едва не потеряла сознание. Не будь она привязана, она могла бы соскользнуть с тропы и разбиться вдребезги о скалы внизу. От этой мысли она впала в такую панику, что все, на что она была способна, - это припасть к земле и звать на помощь своих спутниц.

Немедленно Горе, которая шла впереди, сильнее натянула веревку, а Страдание подошла к Ой-Боюсь, обняла ее и настойчиво сказала: «Выпей немного сердечных капель, что дал тебе Пастырь».

Ой-Боюсь было настолько дурно и страшно, что она могла только лежать в объятиях Страдания и ловить ртом воздух. «Я не знаю, где пузырек. Я не могу двинуться даже, чтобы поискать его».

Тогда Страдание сама залезла рукой за пазуху к слабеющей девушке, вытащила оттуда пузырек и влила ей несколько капель прямо в рот. Через какое-то время кровь прилила к щекам Ой-Боюсь, и дурнота начала проходить. Но она все еще не могла пошевелиться. Она глотнула еще Духа благодати и утешения и почувствовала, что наполнилась силой.

Затем Горе, вернувшись к тому месту, где корчилась Ой-Боюсь, тихонько укоротила веревку, настолько, что девушка смогла взять ее за руку. И вновь они начали восхождение. Во время своего падения Ой-Боюсь, однако, так сильно поранила оба колена, что могла передвигаться, только сильно прихрамывая. Она непрерывно стонала и постоянно останавливалась. Ее спутницы старались быть очень терпеливыми с ней, но им необходимо было торопиться, иначе они не достигли бы вершины утеса до наступления ночи, а другой пещеры для ночлега больше не было.

Наконец, Страдание склонилась над Ой-Боюсь и спросила ее: «Что ты делала сегодня утром, когда ушла из пещеры и бродила одна?»

Ой-Боюсь пораженно взглянула на нее, затем, смущенно покраснев, сказала: «Я рассматривала цветок, которого никогда раньше не видела. Он растет в скале у водопада».

«Что это был за цветок?» - очень мягко настаивала Страдание.

«Это был цветок Переносящий-все, - отвечала Ой-Боюсь очень тихим голосом, - но некоторые называют его Прощение». Несколько мгновений она молчала, вспоминая построенный ею жертвенник. И осознала, что она не применяет в своей жизни эту новую и трудную букву алфавита Любви. Тогда она сказала: «Интересно, не станет ли лучше моим коленям, если капнуть на них несколько капель этого сердечного лекарства?»

«Давай попробуем, - хором ответили Горе и Страдание. - Это отличная идея».

И когда они капнули немного этой сердечной микстуры на колени, кровотечение почти немедленно прекратилось, а жжение и боль практически утихли. Ноги Ой-Боюсь по-прежнему были, как деревянные, и она еще вынуждена была довольно сильно хромать. Но все же путницы пошли вперед гораздо быстрее.

После обеда, ближе к вечеру, они уже были на вершине этой ужасной скалы и оказались в молодом сосняке. На небольших холмах рядом с тропкой росли мох и голубика. А скала, казавшаяся такой неприступной, действительно осталась позади. Они сели передохнуть на один из мшистых пригорков в лесу и довольно близко услышали голос, который пел:

Моя совершенна любовь!
И на тебе пятна нет.
Пойдем на вершины гор
Прекрасный увидеть рассвет.
На гору Мирра взойдем мы
И на холмы Фимиама.
Там, светом сияя, невинность
Прочь гонит тень и туманы.

Со мною пойдем, дорогая,
Взойдем на вершину Ливана
И, мрачный Сенир созерцая,
Увидим Ермон и Аману.
Львы прячутся в логовах здесь,
И барсы крадутся во мгле,
Но светлая радость везде
На Богом нам данной земле.

По просеке между деревьями к ним приближался сам Пастырь.

---

Глава 9. Великая скала Рана.

Глава 9.

Великая скала Рана.

Позже, когда Ой-Боюсь отправилась прогуляться среди полей, садов и невысоких холмов той земли, в которую они пришли, душа ее пела и ликовала. Теперь ей, казалось, было все равно, что Горе и Страдание еще с ней, - в сердце ее пробудилась надежда, что скоро они вовсе перестанут сопровождать ее. Ибо, когда Ой-Боюсь снова подойдет к горам и эти двое помогут ей взобраться на Высоты, она уже больше не будет в них нуждаться. Также ее уже не волновало, что тропа, по которой они следовали, все еще вела на юг, петляя среди холмов. Ведь у нее было обещание самого Пастыря, что скоро эта дорога приведет ее обратно к горам на востоке, к столь желанному ее сердцу месту.

Вскоре тропа начала подниматься к вершинам холмов.

И вот однажды путники неожиданно очутились на гребне самого высокого холма и, как только взошло солнце, обнаружили, что находятся на огромном плато. Они посмотрели на восток, в сторону восходящего солнца, и Ой-Боюсь издала крик радости и благодарения. Там, невдалеке, на дальнем конце плато, отчетливо были видны горы, возвышавшиеся, словно великая стена, увенчанная остроконечными башенками и шпилями, розовато-красными и золотистыми в лучах утренней зари. Ой-Боюсь подумала, что никогда не видела ничего прекрасней.

Когда солнце поднялось выше и в небе угасло сияние красок, она увидела, что самые высокие вершины покрыты снегом. Они были такими белыми и блестящими, что глазам стало больно от их сияния. Перед Ой-Боюсь были сами Высоты. И, что было лучше всего, отсюда тропа, по которой они шли, поворачивала на восток и вела прямо в горы.

На вершине холма Ой-Боюсь упала на колени и поклонилась. В это мгновение ей показалось, что вся боль и промедление, все скорби и испытания пройденного пути были ничто по сравнению с сияющей перед ней славой. Ей также показалось, что ее спутницы улыбаются вместе с ней. Поклонившись и порадовавшись, она поднялась на ноги, и все трое отправились в путь через плато. Они двигались вперед с удивительной быстротой, так как тропа была относительно ровной. Едва успев поверить в возможность происходящего, они увидели, что приближаются к горам, чьи склоны находились уже буквально в двух шагах.

По мере приближения Ой-Боюсь не могла не изумляться крутизне этих склонов. И чем ближе наши путники подходили к ним, тем неприступнее казались горы. Но Ой-Боюсь уверяла себя, что когда она подойдет к ним вплотную, то найдется какая-нибудь долина, или ущелье, или проход, по которому они смогут продолжить свой путь. И что ей, конечно же, будет все равно, насколько крут подъем, лишь бы дорога вела ее к цели. Ближе к вечеру этого дня они приблизились к самому подножию гор. Тропа, по которой они шли, вывела их прямо к основанию неприступной скалы и там закончилась.

Ой-Боюсь остановилась и смотрела, широко открыв глаза. И чем дольше она смотрела, тем сильнее становилось ее недоумение. Затем ее охватила дрожь. Потому что, насколько она могла видеть вправо и влево, вся горная гряда перед ней вздымалась огромной каменной стеной. Она была так высока, что у Ой-Боюсь закружилась голова, когда она отклонилась назад, чтобы рассмотреть ее вершину. Отвесные скалы полностью загородили ей дорогу, и тем не менее тропа вела прямо к ним и здесь обрывалась. Не было ни малейшего признака тропинки, ведущей в другом направлении. И не было абсолютно никакой возможности взобраться на эту неприступную, отвесную каменную стену. Им придется повернуть назад.

Как только ошеломленная Ой-Боюсь осознала весь ужас этой ситуации, Страдание схватила ее за руку, указывая на каменные стены. Из-за ближайшей груды валунов появился самец оленя, а за ним и самка, и они действительно начали взбираться по этой отвесной скале.

Все трое стояли и смотрели, и у Ой-Боюсь закружилась голова, ей стало дурно. Она увидела, что олень, который шел первым, взбирался по узкой и чрезвычайно крутой тропинке, зигзагами вьющейся по отвесной скале. Местами это были только небольшие выступы, а местами, похоже, неровные ступеньки. Но Ой-Боюсь заметила, что были и такие места, где тропинка явно обрывалась.

Тогда олень преодолевал этот промежуток длинным прыжком и, пружиня, взлетал вверх. Олениха всегда была рядом, она шла точно по его следам, двигаясь так легко, с таким изяществом, настолько безбоязненно, насколько вообще способно живое существо. Так эти двое с совершенным благородством и уверенностью взбирались по поверхности отвесной скалы, пока не скрылись из виду на вершине.

Закрыв лицо руками, с неведомым до сих пор страхом и ужасом в сердце, Ой-Боюсь медленно опустилась на камень. Затем она почувствовала, как две ее спутницы взяли ее за руки, и услышала их голос: «Не пугайся, Ой-Боюсь. В конце концов это не тупик, нам не придется поворачивать назад. Есть путь наверх по этой отвесной скале. Олени довольно ясно показали нам его. И мы сможем пройти этим путем и совершить восхождение».

«О нет! Нет! - чуть ли не взвизгнула Ой-Боюсь. - Эта тропа совершенно непроходима. Олень, может, и одолеет ее, но ни одно человеческое существо не в силах этого сделать. Я никогда не смогу залезть туда. Я упаду вниз головой и разобьюсь вдребезги об эти ужасные скалы». И она разразилась истерическими рыданиями. «Это невозможно, абсолютно невозможно! Такой дорогой мне не добраться до Высот, а значит, мне и вовсе не попасть туда, никогда». Две ее спутницы пытались сказать что-то еще, но Ой-Боюсь заткнула уши руками, и из глаз ее вновь полились слезы. Вот она, Пастырева Ой-Боюсь, сидит у подножия неприступной скалы, дрожа от ужаса и заламывая руки в отчаянии: «Я не смогу этого сделать, не смогу! Я никогда не попаду на Высоты». Невозможно представить себе более жалкую картину. Но худшее было впереди.

В изнеможении скорчившись на земле, Ой-Боюсь услышала шуршание и грохот покатившихся камней, а затем и голос рядом с собой:

«Ха, ха! Моя дорогая маленькая кузина! Вот мы наконец и встретились с тобой. Как ты теперь себя чувствуешь, Ой-Боюсь, в такой приятной ситуации?» С новым ужасом она открыла глаза и обнаружила, что смотрит прямо в отвратительное лицо самого Трусостраха.

«Я тут подумал, - продолжал он, злорадно ухмыляясь, - да, я подумал, что мы все-таки можем сойтись. Ты что, маленькая дуреха, действительно поверила, что способна от меня избавиться? Нет-нет, Ой-Боюсь. Ты - одна из Страхов, и никуда от этого не денешься. К тому же ты, маленькая дрожащая глупышка, ты принадлежишь мне. Я пришел благополучно отвести тебя домой и проследить, чтобы ты больше никуда не убегала».

«Я не пойду с тобой, - задыхаясь, проговорила Ой-Боюсь. Она была так шокирована этим внезапным появлением, что не могла понять, что к чему: - Я решительно отказываюсь идти с тобой».

«Ну, выбор-то за тобой, - усмехнулся Трус. - Взгляни на этот утес, моя дорогая кузина. Тебе будет чудесно там, наверху, правда же? Только посмотри, куда я показываю тебе, Ой-Боюсь. Видишь, вон там, на полпути вверх, маленький головокружительный выступ, и оттуда нужно прыгать через расселину на другую сторону скалы? Только представь себе, Ой-Боюсь, как ты прыгаешь и повисаешь в воздухе, цепляясь за выступ скользкого камня, на котором тебе не удержаться и минуты. Только вообрази эти уродливые, острые, как ножи, камни на дне пропасти. Как они ждут не дождутся принять и искромсать тебя на куски, когда у тебя иссякнут силы и ты низвергнешься с высоты!

Чувствуешь, как это здорово, Ой-Боюсь? Не спеши, хорошенько представь себе эту картину. И это только одно из множества таких мест, где тропа прерывается. И чем выше ты взберешься, моя дорогая глупышка, тем страшнее будет падение. Ну же, выбирай. Ты должна либо идти туда, куда - сама знаешь - не сможешь добраться и погибнешь, либо вернуться домой и жить со мной, став моей маленькой прислугой». И его злорадный смех эхом прокатился в горах.

«Ой-Боюсь, - обратились к ней две ее спутницы и нежно, но твердо потрясли ее за плечо. - Ой-Боюсь, ты знаешь, кто может помочь тебе. Позови же его!»

Она вцепилась в них и снова зарыдала. «Я боюсь звать его, - выдохнула она. - Я так боюсь, что, если позову его, он велит мне идти этой дорогой. Этой страшной, ужасной дорогой. А я не могу. Это невозможно. Я не в силах заставить себя. Ах, что мне делать? Что же мне делать?»

Горе склонилась к ней и очень мягко, но настойчиво сказала: «Ты должна позвать его, Ой-Боюсь. Сейчас же зови!»

«Если я позову его, - содрогнулась Ой-Боюсь, застучав зубами, - он велит мне построить жертвенник, а я не могу. На этот раз не могу».

Трусострах торжествующе засмеялся и шагнул к Ой-Боюсь. Но две ее спутницы встали между ним и его жертвой. Страдание взглянула на Горе, и та одобрительно кивнула ей. В ответ на этот кивок Страдание вытащила висевший у нее на поясе маленький, но очень острый ножик и, наклонившись к скорченной фигуре Ой-Боюсь, кольнула ее. Ой-Боюсь закричала от боли. А затем в полном отчаянии от своей беспомощности перед всеми тремя сделала то, что следовало бы сделать еще в тот момент, когда тропа привела ее к подножию утеса. И хотя теперь ей было невыносимо стыдно, но, вынуждаемая экстремальными обстоятельствами, она все же сделала это. Она вскричала: «О Господь! Меня притесняют! Вступись за меня. Мои страхи овладели мной, и мне стыдно поднять глаза».

«Что случилось, Ой-Боюсь? - это был голос Пастыря. Он раздался совсем близко. - В чем дело? Ободрись, это я, не бойся!»

Его голос звучал так радостно, в нем было столько силы и ни тени упрека. Ой-Боюсь почувствовала, как присутствие Пастыря буквально оживляет ее, наполняя энергией, силой и смелостью.

Поднявшись, она села и посмотрела на него. И увидела, что он улыбается, почти смеется над ней. В глазах его не было укора. Внезапно она почувствовала, что в сердце ее звучат слова, которые и раньше произносили многие дрожащие души: «Господь мой милостив к тем, кто в страхе». Пока она смотрела на него, в душе ее поднималась волна благодарности. И леденящая рука сжимавшего ее страха внезапно исчезла. Ее охватила радость, и в душе подобно звонкому ручейку зазвучала песенка:

Мой Любимый - самый главный
Среди тысячи других,
Он с другими не сравнится,
Он всецело справедлив.
Мой Любимый - самый нежный
И сильнее остальных.

«Ой-Боюсь, - снова спросил Пастырь, - скажи мне, в чем дело? Чего ты так испугалась?»

«Дороги, которую ты выбрал для меня, - прошептала девушка. - Она с виду такая страшная, Пастырь, такая непроходимая! У меня кружится голова, и я начинаю терять сознание, как только посмотрю на нее. Косули да лани могут ходить по ней. Но они же не хромые калеки и не такие трусишки, как я».

«Но, Ой-Боюсь, вспомни, что я пообещал тебе в долине Унижения», - сказал Пастырь с улыбкой.

Ой-Боюсь выглядела изумленной, кровь на мгновение прилила к ее щекам, но через секунду лицо ее было по-прежнему бледным. «Ты сказал... - начала она, прервалась, затем начала снова: - О, Пастырь, ты сказал, что сделаешь ноги мои, как у оленя, и на Высоты мои возведешь меня».

«Ну, - радостно отвечал он, - а единственный способ развить оленьи ноги - это ходить по оленьим тропам, таким, как эта».

Ой-Боюсь затрепетала и стыдливо взглянула на него. «Я думаю, что не хочу развивать оленьи ноги, если для этого мне надо пройти по такой тропе», - с трудом проговорила она.

Пастырь был абсолютно непредсказуем. Он не удивился и не рассердился. Вместо этого он снова рассмеялся. «Нет, ты хочешь, - сказал он радостно. - Я знаю тебя лучше, Ой-Боюсь. На самом деле ты очень этого хочешь, и я обещаю тебе оленьи ноги. Действительно, я специально привел тебя сюда, где горы особенно круты и нет троп, по которым можно пройти, кроме оленьих да козьих. И все это для того, чтобы исполнилось обещание. Что я сказал тебе при нашей последней встрече?»

«Ты сказал: „Теперь увидишь ты, что я сделаю", - ответила Ой-Боюсь, а потом добавила, с упреком глядя на него. - Но мне и не снилось, что ты сделаешь такое! Приведешь меня к неприступной скале, на которую никому не подняться, кроме оленей да коз. А я больше похожа на медузу, чем на оленя! Это слишком, слишком...» Она не могла подобрать слов, а потом разразилась смехом. «Да, это слишком нелепо и абсурдно! Это безумно! Чего же от тебя ждать дальше?»

Пастырь тоже засмеялся. «Я обожаю делать несуразные вещи, - ответил он. - Знаешь, видеть, как слабость превращается в силу, страх - в веру и испорченное - в совершенное, самое большое наслаждение для меня. В данный момент ничто не принесет мне большего удовольствия, чем превращение медузы в горную козу. Это моя работа, - сказал он, и лицо его осветилось великой радостью, - преображение вещей, взять, например, Ой-Боюсь, и преобразить ее в...» Он прервался, а затем со смехом продолжил: «Ну, это мы попозже увидим, во что она превратится».

Это была поистине необычайная сцена. Там, где совсем недавно все было пропитано страхом и отчаянием, на камнях у подножия неприступного утеса сидели Ой-Боюсь и Пастырь и смеялись так, как будто услышали самую смешную шутку на свете.

«Ну же, моя маленькая медузочка, - сказал Пастырь, - ты веришь, что я могу сделать из тебя горную козу и доставить тебя на вершину этой отвесной скалы?»

«Да», - ответила Ой-Боюсь.

«Ты позволишь мне сделать это?»

«Да», - сказала она в ответ, - если ты хочешь совершить такое безумие и нелепость, почему нет? Конечно, можно».

«А ты считаешь, я позволю тебе опозориться по пути наверх?»

Ой-Боюсь посмотрела на него и сказала нечто такое, чего никогда не сказала бы раньше: «Даже если так, думаю, я не буду возражать. Лишь бы было по-твоему и твоя воля исполнилась во мне, Пастырь. Остальное не имеет значения».

Пока она говорила, случилось нечто прекрасное. На фоне скалы появилась двойная радуга. Перекинувшись дугой, она обрамляла горный серпантин, по которому ходили лишь олени да косули. Это было такое красивое и необыкновенное зрелище, что у Ой-Боюсь дух захватило от восторга и удивления. Но она заметила что-то еще более чудесное. Она увидела, что Горе и Страдание, отошедшие в сторону, пока с ней разговаривал Пастырь, теперь стояли возле тропы. И там, где концы радуги соприкасались с землей, один из них прикоснулся к Страданию, а другой - к Горю.

В сияющем блеске радуги эти две закутанные фигуры настолько преобразились, что Ой-Боюсь не смогла смотреть на них дольше минуты - их свет ослеплял ее.

Тогда она сделала то, что раньше показалось бы невозможным. Опустившись на колени у подножия скалы, она соорудила жертвенник и положила на него свою волю, свои опасения и страхи. Когда огонь погас, Ой-Боюсь среди пепла нашла камешек, больше и круглее других, темного цвета и с острыми краями, но во всех остальных отношениях довольно обыкновенный.

Она положила его в сумочку и встала на ноги, ожидая дальнейших указаний Пастыря. В ее сердце теплилась надежда, что он будет сопровождать ее в этом страшном восхождении, так же, как он спускался с ней в пустыню. Но он не сделал этого.

Вместо того он подвел ее к основанию скалы и сказал: «Вот теперь, Ой-Боюсь, ты наконец действительно пришла к подножию Высот, и начинается новый этап твоего путешествия. Тебе предстоит усвоить новые уроки.

Я должен сказать тебе, что этот утес, к которому привела тебя тропа, находится вначале горной гряды. Вся она тянется отсюда в обе стороны намного дальше. И везде она такая же крутая или даже круче, чем здесь. Есть скалы еще ужаснее - скала Поношение, скала Ненависть, скала Гонение и другие. Но невозможно найти путь к Высотам и попасть в Царство Любви, не преодолев хотя бы одну из них. Это та скала, которую я избрал для тебя.

По дороге сюда ты усвоила урок „Принятие с радостью". Это „А", первая буква алфавита Любви. Теперь ты должна выучить букву „Б". Ты подошла к подножию скалы Рана. И я надеюсь и ожидаю, что на своем пути вверх по склону этого утеса ты откроешь, какова же эта следующая буква алфавита. И что ты запомнишь и начнешь применять ее, как ты делала это с буквой „А". Помни, что хотя встреча с Раной и преодоление ее неизбежны, если ты выучишь и хорошо усвоишь второй урок восхождения к Любви, то ничто не сможет причинить тебе ни малейшего вреда или ранить тебя на пути наверх».

Сказав это, он с особой торжественностью и нежностью возложил на нее руки и благословил ее. Потом позвал ее компаньонок, немедленно шагнувших вперед. Затем достал веревку из расщелины в скале и собственными руками связал вместе этих троих, собравшихся совершить восхождение. Впереди шла Горе, посередине Ой-Боюсь, а сзади - Страдание. Таким образом, даже если бы Ой-Боюсь поскользнулась и упала, они смогли бы подстраховать ее и удержать с помощью веревки.

Напоследок Пастырь протянул руку, достал откуда-то маленький пузырек с сердечными каплями и отдал его Ой-Боюсь. Он велел выпить немного сразу и пользоваться им, если по дороге наверх у нее закружится голова или ей станет дурно. Ярлычок на пузырьке гласил: «Дух благодати и утешения». Выпив одну-две капли, Ой-Боюсь почувствовала такой прилив сил, что готова была начать восхождение сразу же, хотя в глубине души все еще ощущала страх.

Вечер близился к концу. Но так как было лето, до темноты еще оставалось часа два-три. Пастырь приказал им немедленно отправляться в дорогу. Он сказал: «Совершенно невозможно добраться до вершины до наступления ночи, но там, выше, есть не видимая отсюда пещера. Там вы сможете отдохнуть и провести ночь в полной безопасности. Если же ты, Ой-Боюсь, останешься здесь, у подножия утеса, твои враги наверняка подкрадутся к тебе и попытаются причинить тебе зло. Однако по этой тропинке они не последуют за тобой, и пока ты будешь двигаться вверх, ты будешь для них недосягаема. Хоть я не сомневаюсь, - добавил он предупредительно, - что ты снова встретишься с ними, когда доберешься до верха».

С этими словами Пастырь ободряюще улыбнулся им и стал удаляться. Горе немедленно поднялась на первый выступ маленькой, узкой тропинки, зигзагами поднимавшейся вверх по скале, за ней последовала Ой-Боюсь, потом Страдание. Таким образом они начали восхождение.

---

Глава 8.На старом волнорезе.

Глава 8

На старом волнорезе

Прошло несколько дней после победы над Гордыней. Ой-Боюсь и ее спутницы продолжали свое путешествие по берегам великого моря. Однажды утром тропа неожиданно снова свернула в сторону, вглубь материка, и они обнаружили, что опять стоят лицом к пустыне, за которой находились горы, но их, конечно, еще не было видно. Дрожа от волнения, Ой-Боюсь увидела, что тропа наконец и в самом деле идет на восток и должна привести их обратно к Высотам.

Она отпустила руки своих провожатых, чтобы захлопать в ладоши от радости. Каким бы огромным ни было расстояние до гор, теперь, по крайней мере, они будут двигаться в правильном направлении. Все трое устремились назад, через пустыню, но Ой-Боюсь не могла ждать своих спутниц и побежала вперед, как будто вообще никогда не хромала.

Внезапно тропа повернула под прямым углом и пошла совсем не в сторону гор, а вновь на юг. Туда, где вдалеке пустыня заканчивалась и переходила в какую-то холмистую местность. Ой-Боюсь, онемев, застыла в страхе и шоке. Ее охватила дрожь. Этого не может быть, не может быть, чтобы Пастырь опять сказал «нет» и повернул ее назад.

«Надежда, долго не сбывающаяся, томит сердце», - сказал мудрец прошлого, и как он был прав! Ой-Боюсь с таким восторгом бежала вприпрыжку по тропинке к горам, что оставила Горе со Страданием далеко позади. И пока они догоняли ее, она стояла совсем одна в том месте, где тропа сворачивала в противоположную от гор сторону.

Из-за ближайшего к Ой-Боюсь песчаного холма показался силуэт ее врага Горечи. Он не смел подойти ближе, уже немного научившись благоразумию. Горечь не хотел вынуждать Ой-Боюсь снова звать на помощь Пастыря. Он просто стоял и смотрел на нее. И все смеялся, смеялся... Такого горького звука Ой-Боюсь в жизни не слышала.

С ядовитостью гадюки Горечь проговорил: «Почему ты тоже не смеешься, моя маленькая дурочка? Ты же знала, что так и будет». Он стоял, изрыгая эти отвратительные слова, пока не стало казаться, что вся пустыня наполнилась отголосками его насмешек. Горе и ее сестра подошли к Ой-Боюсь и стояли рядом с ней совершенно молча. На какое-то время все вокруг застыло от боли и «ужаса мрака великого». Внезапный порыв ветра со свистом пронесся по пустыне и поднял ослепившее их облако песка и пыли.

В последовавшей за бурей тишине Ой-Боюсь услышала свой собственный голос, низкий и дрожащий, но довольно отчетливый: «Господь мой, что ты желаешь сказать мне? Говори, ибо раба твоя слушает».

В следующее мгновение Пастырь уже стоял рядом с ней. «Не падай духом, - сказал он, - не бойся, это я. Построй мне еще один жертвенник и положи на него всю свою волю в жертву всесожжения».

Ой-Боюсь послушно сгребла маленькую кучку из песка и камней - это было все, что она могла найти в пустыне, - и снова сложила свою волю, проговорив со слезами (так как Горе подошла к ней и стала рядом на колени): «Я рада исполнить твою волю, о Бог мой».

Откуда-то, из какого-то невидимого источника, вышел язычок пламени и поглотил жертву, оставив на алтаре лишь маленькую кучку пепла. Затем послышался голос Пастыря: «Это промедление - не к смерти, но к славе Божьей. Чтобы прославился Сын Божий».

Поднявшийся ветер развеял пепел, и на жертвеннике остался лишь грубый, самый обычный с виду камень. Ой-Боюсь подобрала его и положила к остальным в сумочку. Затем она встала на ноги, и все вместе они зашагали на юг. Пастырь прошел с ними небольшой отрезок пути, чтобы защитить их от Обиды и Самосожаления, притаившихся поблизости, за песчаными холмами.

Вскоре путешественники добрались до места, где море, оставшееся позади, когда они свернули вглубь материка, врезалось в пустыню, образуя огромный морской рукав. Был час прилива, вода стремительно прибывала, заполняя собой все свободное пространство. Однако через этот морской рукав была сооружена каменная дамба с многочисленными арками. К ней вела длинная земляная насыпь. Пастырь подвел Ой-Боюсь к этому валу и велел следовать через море по этой дороге. Еще раз, с особым ударением, он повторил слова, сказанные им у жертвенника, и удалился.

Взобравшись по насыпи, Ой-Боюсь вместе с двумя своими спутницами очутилась наверху старого морского волнореза. С высоты, на которой они оказались, они могли оглядеть всю лежащую позади пустыню. С одной стороны было море. А с другой - туманные очертания гор, до того далекие и неясные, что путники не были уверены, точно ли они видят их или просто принимают желаемое за действительное.

Затем, посмотрев вперед, они увидели, что, следуя по этой дамбе, в скором времени попадут в совершенно другую местность. Там были холмы и долины, поросшие лесами, с домиками и усадьбами посреди садов и полей. Ярко светило солнце, и там, наверху, на волнорезе, они ощутили всю силу мощного ветра, который подгонял и хлестал несущиеся волны, чтобы они мчались еще быстрее. Это напомнило Ой-Боюсь свору гончих, подгоняемых охотниками. Волны бежали одна за другой, прыгали, вздымались и ревели под дамбой, а затем с шумом бились о берег.

Казалось, неистовая стихия ветра и воды захватила Ой-Боюсь, опьянила ее, словно восхитительное вино жизни. Ветер хлестал ее по щекам, трепал ей волосы и одежду и чуть совсем не свалил ее с ног, но она твердо стояла там и кричала изо всех сил. Ветер, подхватив звук ее голоса, уносил его вдаль, покрывая своим собственным оглушительным ревом. Вот что кричала Ой-Боюсь там, на старом волнорезе:

«Тогда вознеслась бы голова моя над врагами, окружающими меня; и я принес бы в Его скинии жертвы славословия, стал бы петь и воспевать пред Господом» (Пс. 26:6).

С этими словами она подумала: «Это, наверное, ужасно, быть врагом Пастыря. Ведь его враги всегда, всегда оказываются в поражении. И всегда, всегда у них из-под носа уводят добычу. Должно быть, они сходят с ума, когда видят, что даже самые глупенькие и слабенькие становятся для них недосягаемыми, когда восходят на Высоты и становятся непобедимыми. Наверно, это для них невыносимо».

Не сходя с дамбы, Ой-Боюсь подобрала еще один камешек, как научил ее Пастырь, и опустила его в сумочку с драгоценными сувенирами. В этот раз - на память о его победе, о том, как он дал ей победить ее врагов. И она вместе с Горем и Страданием продолжила свой путь по дамбе, спустилась по насыпи на другую сторону и сразу оказалась в лесу.

Перемена пейзажа была чудесной, особенно после долгого путешествия по пустыне. Долгожданная весна вступала в свои права, пробуждая все вокруг от зимнего сна: деревья зазеленели нежной молодой листвой, набухли почки. Тут и там виднелись поляны колокольчиков, диких анемонов, а вдоль мшистых берегов выросли фиалки и примулы. Пели птицы, перекликаясь друг с другом. Они деловито и увлеченно вили свои гнезда.

Ой-Боюсь сказала себе, что никогда не понимала, каково это - пробуждение от смерти зимы. Возможно, потребовалась безлюдная пустыня, чтобы открыть ей глаза на всю эту красоту. Она шла по лесу, на какое-то время почти забывая, что рядом с ней идет Горе со своей сестрой.

Куда бы Ой-Боюсь ни кинула взгляд, ей казалось, что и развернувшаяся на деревьях листва, и гнездившиеся птицы, и скачущие белки, и распустившиеся цветы - все говорили одно и то же, приветствуя друг друга на своем особом языке, в каком-то своеобразном возбуждении. Они радостно восклицали: «Видите, зима наконец прошла! Промедление-то было не к смерти, а к славе Божьей. Никогда еще не было такой прекрасной весны!»

В то же время Ой-Боюсь ощущала чудесное волнение в крови, как будто в ее сердце тоже что-то прорастало и рвалось к новой жизни. Чувство это было столь сладостным, однако с такой примесью боли, что Ой-Боюсь уже не могла понять, чего же в нем больше. Она подумала о семени Любви, которое посадил в ее сердце Пастырь. И отчасти со страхом, а отчасти с нетерпением она посмотрела, действительно ли оно дало корень и уже прорастает. И вот она увидела массу листьев, а на кончике стебелька - маленькое уплотнение, которое почти можно было назвать бутоном.

Пока Ой-Боюсь смотрела на этот росток, внезапная мысль посетила ее. Она вспомнила слова Пастыря о том, что, когда цветок Любви будет готов к цветению, ее полюбят в ответ, и она получит новое имя - там, на Высотах. А она все еще здесь, и до них так далеко... Дальше, чем когда бы то ни было. И в ближайшее время не предвидится никакой возможности добраться туда. Как же исполнится обещание Пастыря? Когда она подумала об этом, из глаз ее снова полились слезы.

Вы можете подумать, что Ой-Боюсь вообще была любительница поплакать. Но не забывайте, что Горе была ее спутницей и учителем. Следует добавить, что слезы ее проливались втайне, так как никто, кроме ее врагов, не знал об этом странном путешествии, в которое она отправилась. Сердце само знает свои печали, и бывают времена, когда, как Давид, мы утешаемся мыслью, что слезы наши складываются в сосуд и ни одна слезинка не будет забыта Тем, Кто проводит нас по дорогам скорбей.

Но Ой-Боюсь плакала недолго. Почти сразу же она заметила какое-то странное золотое мерцание. Она присмотрелась, и что же она увидела? Точную копию маленького золотистого цветка, найденного ею возле пирамид в пустыне. Он был каким-то чудесным образом пересажен и теперь рос прямо у нее в сердце. Ой-Боюсь вскрикнула от восторга, и эта крошка кивнула головой и проговорила своим тоненьким золотистым голоском: «Взгляни на меня, вот я, Принимающий-с-радостью! Расту в твоем собственном сердце».

Ой-Боюсь ответила, улыбнувшись: «Ах да, конечно, я и забыла!» И она встала на колени там, в лесу, сложила горкой камни и положила сверху хворост. Как вы уже, наверное, заметили, жертвенники строятся из любого материала, какой в тот момент окажется под рукой. Потом она заколебалась: что же ей на этот раз положить на жертвенник? Она взглянула на крошечное уплотнение на ростке Любви, которое, возможно, было бутоном, а возможно, и нет. Тогда она наклонилась вперед, положила на алтарь свое сердце и сказала: «Взгляни на меня, вот я, твоя маленькая служанка Принимающая-с-радостью, и все, что есть в моем сердце, - твое».

На этот раз, хоть язычок пламени и появился и поглотил хворост, бутон остался на стебельке ростка. Ой-Боюсь подумала: наверное, это потому, что она слишком маленькая, чтобы предлагать ее. Но тем не менее произошло нечто прекрасное. Как будто искорка от пламени вошла в ее сердце и все сияла там, теплая, лучистая. На алтаре среди пепла лежал еще один камешек, который ей предстояло подобрать и положить к остальным. Итак, теперь в сумочке, которую носила с собой Ой-Боюсь, было шесть памятных камней.

Продолжив путь, путешественницы очень скоро подошли к опушке леса, и у Ой-Боюсь вырвался радостный возглас. Кто бы вы думали, стоял там, поджидая их? Это был сам Пастырь. Ой-Боюсь побежала к нему, как будто на ногах у нее выросли крылья.

«О, приветствую, приветствую, тысячу раз приветствую! - воскликнула она, вся затрепетав от радости. - Боюсь, в саду моего сердца выросло еще так немного, Пастырь, но все, что там есть, - твое, и ты можешь распоряжаться им, как пожелаешь».

«Я пришел сообщить тебе одну весть, - сказал Пастырь. - Тебя ждет нечто новое, Ой-Боюсь. Вот эта весть: „Теперь увидишь ты, что Я сделаю..." (Исх. 6:1)».

Щеки ее порозовели, и она затрепетала от радости. Ой-Боюсь вспомнила о ростке в своем сердце и об обещании, что, когда он будет готов зацвести, она уже поднимется на Высоты, готовая войти в Царство Любви.

«О, Пастырь, - воскликнула Ой-Боюсь, у которой от этой мысли захватило дух. - Ты имеешь в виду, что я уже наконец готова взойти на Высоты? Уже? Правда?»

Ей показалось, что он кивнул, но он ответил не сразу. Он стоял и смотрел на нее, и выражение его лица было не совсем ей понятно.

«Ты действительно это имеешь в виду? - повторила она, схватив его за руку, радостно глядя на него снизу вверх. - Ты хочешь сказать, что скоро поведешь меня на Высоты?»

На этот раз он ответил: «Да». И добавил со странной улыбкой: «Теперь увидишь ты, что я сделаю».

---

Ханна Харнард «Путь к Высотам Твоим»/ Глава 7/

Дорогому другу проходящему нелегкий путь...так сильно желающему высот Божьих. В этом дневнике посвящается .

Ханна Харнард «Путь к Высотам Твоим»

Часть первая «Вечером водворяется плач...»

Глава 7

На берегах Одиночества

 

Проходя вместе через горячие пески пустыни, Пастырь и Ой-Боюсь однажды совершенно неожиданно наткнулись на тропу, пересекавшую основную дорогу, по которой пролегал их путь. «Это, - тихо сказал Пастырь, - тропа, по которой ты должна теперь идти». И они повернули на запад, оставив Высоты позади. Вскоре они дошли до конца пустыни и оказались на берегу большого моря.

«Пришло мне время покинуть тебя, Ой-Боюсь, - сказал он, - и вернуться в горы. Тебе может показаться, что ты находишься как никогда далеко от меня и от Высот, но помни - на самом деле между нами нет расстояния. Я могу пересекать пустыню с ее песками так же быстро, как прыгать с Высот в долины. Я приду по первому твоему зову. Верь моим словам и применяй их с радостью. Овцы мои слышат мой голос и следуют за мной.

Ты всегда сможешь слышать и узнавать мой голос, Ой-Боюсь, если пожелаешь быть покорной мне и следовать по тропе, которую я избрал для тебя. Но когда услышишь его, ты должна будешь ему повиноваться. Запомни также, что идти по моим дорогам всегда безопасно, даже если кажется, что они непроходимы и даже безумны».

Проговорив это, Пастырь благословил Ой-Боюсь и начал удаляться, длинными прыжками пересекая пустыню по направлению к Высотам, которые теперь находились прямо позади нашей героини.

Много дней шла Ой-Боюсь со своими спутницами вдоль берегов этого великого моря. Ей начало казаться, что до сих пор она не знала, что такое настоящее одиночество.

Зеленая долина, где она раньше жила со своими друзьями, осталась далеко позади. Скрылись из виду даже горы. Будто на всем белом свете не осталось ничего, кроме бесконечных песков пустыни - с одной стороны и тоскливо стонущего безбрежного моря - с другой. Там ничего не росло, ни деревца, ни кустика, ни даже травы. А по берегу были разбросаны деревянные обломки и огромные, спутанные массы сморщенных коричневых водорослей. Во всей окрестности не было ничего живого, кроме морских чаек, с криком кружащих над головою, да суетливо удирающих по песку в свои норы крабов. К тому же временами с пронзительным свистом с моря налетал резкий, как удар кинжала, ледяной ветер.

В эти дни Ой-Боюсь почти не отпускала рук двух своих спутниц, и с их помощью она продвигалась вперед удивительно быстро. Еще более странным, пожалуй, было то, как изменилась походка Ой-Боюсь. Никогда еще она не ходила так прямо и быстро, почти не прихрамывая. В пустыне с ней произошло нечто такое, что оставило на ней отпечаток на всю жизнь. Это была внутренняя, тайная отметина. Внешне никто не заметил бы никакой разницы. Но тем не менее это было глубокое внутреннее изменение, свидетельствующее о наступлении нового этапа жизни.

Она побывала в Египте, увидела жернова, гончарный круг и печь и знала, что они символизируют те испытания, которые ей еще предстоит пройти. Каким-то невероятным образом она, Ой-Боюсь, смогла принять это новое знание и согласиться с ним. И в глубине души она знала, что, так как она приняла его, между ней и ее прошлой жизнью пролегла пропасть. Точнее, между ней и ее прошлым «я». Непреодолимая пропасть.

Оглядываясь назад, на прошлое, на зеленую долину между горами, Ой-Боюсь видела там себя, пасущую свое маленькое стадо вместе с другими работниками Пастыря, раболепствующую перед своими родственниками, а по утрам и вечерам отправляющуюся к пруду на свидание с Пастырем. Но это было какое-то чужое, незнакомое существо, и Ой-Боюсь сказала себе: «Я была этой женщиной, но теперь я другая».

Она не понимала, как это произошло, но сказанное Пастырем сбылось. Ибо те, кто спускается в печь Египетскую и находят там цветок Принятия, выходят оттуда измененными, с печатью царственности на челе. Правда, Ой-Боюсь совсем не ощущала своей царственности. Тем не менее она уже была отмечена этой печатью и уже никогда не смогла бы стать прежней.

Поэтому, день за днем продвигаясь с Горем и Страданием вдоль берегов великого моря Одиночества, она шла без ропота и страха. И действительно, постепенно произошло невероятное. В ее сердце забила ключом какая-то новая радость, и она начала замечать красоту окружающего пейзажа, которую до сих пор совсем не осознавала.

Ее сердце часто трепетало от внутреннего восторга, когда она ловила взглядом отблески солнца на крыльях кружащих над головой чаек. Они сияли ослепительно белым светом, как снег на вершинах далеких Высот. Даже печаль, которую пробудили в ней их дикие, тоскливые крики и жалобные стоны воды, была, как ни странно, прекрасна. У Ой-Боюсь было чувство, что каким-то образом, где-нибудь и когда-нибудь найдется ответ на вопрос о смысле всех скорбей. Ответ настолько справедливый и чудесный, что понять его никому пока еще не дано.

Часто Ой-Боюсь стала замечать, что смеется вслух, наблюдая за шалостями суетливо разбегающихся маленьких крабов. Когда солнце светило ярко, а это временами случалось, даже серое, мрачное море преображалось и становилось прекрасным. Отблески света мерцали на зеленых изгибах гребней волн и в брызгах пены, а горизонт был синим, как полночное небо. Когда солнце так освещало буйные просторы воды, казалось, радость затмевает все горести, и Ой-Боюсь шептала сама себе: «Когда он испытает меня, я выйду, как золото. Вечером водворяется плач, а наутро радость».

Однажды они подошли к месту на берегу, где были высокие скалы и разбросанные повсюду огромные камни. Здесь они должны были сделать привал. Расположившись, Ой-Боюсь пошла побродить одна. Взобравшись на скалу, она оказалась над одинокой маленькой бухтой, окруженной с трех сторон утесами, и глянула вниз. Но, кроме деревянных обломков и спутанных водорослей, там ничего не было. Странная пустота этого места поразила Ой-Боюсь. Бухта лежала, как пустое сердце, с тоской ожидая далекого прилива; казалось, вода отступила так далеко, что уже никогда не сможет вернуться.

Ой-Боюсь чувствовала какое-то странное желание снова посетить эту одинокую бухту. Однако, когда через несколько часов она вернулась на то же место, там все изменилось. Теперь волны устремлялись вперед со всей полноводной силой прилива, влекущего их за собой. Выглянув за край утеса, Ой-Боюсь увидела, что бухточка, которая была такой пустой, сейчас наполнилась до краев. Громадные волны с ревом и грохотом бились о скалы, неотвратимо овладевая каждой пустой нишей и расщелиной.

Увидев это преображение, Ой-Боюсь преклонила колена на краю утеса и построила там свой третий жертвенник. «О мой Господь! - воскликнула она. - Я благодарю тебя за то, что ты привел меня сюда. Видишь, вот я, пустая, какой была эта бухточка, но я жду Твоего времени, чтобы поток Любви наполнил меня до краев». Затем она подобрала маленький кусочек кварца и хрусталя, лежавший на скалистом утесе, и опустила его рядом с другими памятными камешками в сумочку, которую носила с собой.

Прошло совсем немного времени после сооружения этого нового жертвенника, как со всех сторон к Ой-Боюсь снова подступили враги. В далекой долине Унижения ее родня ожидала возвращения Гордыни со своей жертвой. Но время шло, а он не возвращался, Ой-Боюсь не появлялась, и всем стало очевидно, что его предприятие не увенчалось успехом, а он оказался слишком гордым, чтобы это признать. Страхи решили, что нужно как можно скорее послать ему подкрепление, пока Ой-Боюсь не добралась до настоящих Высот и не стала совершенно недосягаема для своей родни.

Были посланы шпионы. Они нашли Гордыню и принесли от него весть, что Ой-Боюсь находится вовсе не в горах, а далеко на берегах моря Одиночества. И вообще она двигается в полностью противоположном от гор направлении. Новости эти были неожиданно приятными и ободряющими. Таким образом, стало ясно, какого рода подкрепление необходимо Гордыне. С полным единодушием было решено, что Обида, Горечь и Самосожаление должны немедленно отправиться на помощь Гордыне, чтобы помочь ему вернуть Ой-Боюсь нетерпеливо ожидающим ее родственникам.

И вот все четверо они устремились к берегам Одиночества. Ой-Боюсь пришлось пережить время поистине ужасных атак. Правда, врагам ее скоро стало ясно, что им придется иметь дело уже не с той, прежней Ой-Боюсь, которую они знали. Им никак не удавалось подойти к ней поближе, поскольку она крепко держала за руки Горе и Страдание и гораздо охотнее, чем раньше, принимала их помощь. Тем не менее враги продолжали появляться перед ней, выкрикивая свои отвратительные предположения и насмехаясь над ней, пока ей не стало казаться, что, куда бы она ни ступила, кто-нибудь из них обязательно выскочит ей навстречу. Они находили так много укромных местечек, чтобы спрятаться среди камней, и бросали в нее свои дротики.

«Говорил я тебе! - злобно кричал Гордыня. - Ну, и где же ты теперь, маленькая дурочка? На Высотах, да? Ничего подобного. А знаешь ли ты, что вся долина Унижения узнала об этом и все смеются над тобой? Ищешь желания своего сердца, да? А он бросил тебя (как я и предупреждал) на берегах Одиночества. Ну почему ты не послушала меня, моя маленькая дурочка?»

Потом из-за другой скалы высунул свою голову Обида. На вид он был необычайно уродлив, но его безобразие было каким-то очаровательным. Ой-Боюсь с трудом удавалось отвести от него взгляд, когда он пристально смотрел на нее и кричал: «Ты знаешь, Ой-Боюсь, ты ведешь себя, как слепая идиотка. Кто этот Пастырь, за которым ты следуешь? Что он за человек, что требует от тебя всего, что у тебя есть; берет все, что ты предлагаешь, а взамен не дает ничего, кроме страдания и горя, стыда и насмешек? Почему ты позволяешь ему так с собой обращаться? Неужели ты не можешь постоять за себя и потребовать, чтобы он выполнил свое обещание и немедленно отвел тебя на Высоты? Если он откажется, скажи ему, что считаешь себя свободной от всех обязательств следовать за ним далее».

Затем раздался насмешливый голос Горечи: «Чем больше ты будешь ему уступать, тем больше он начнет от тебя требовать. Он жесток к тебе и злоупотребляет твоей преданностью. Все, что он требовал от тебя до сих пор, - ничто по сравнению с тем, что он потребует в дальнейшем, если ты будешь упорствовать и идти за ним. Он позволяет своим последователям, да, даже женщинам и детям, отправляться в концентрационные лагеря, камеры пыток и умирать мучительной смертью. Разве ты вынесешь это, ты, маленькая плакса? Тебе лучше выйти из игры и оставить его, пока он не потребовал от тебя наивысшей жертвы. Рано или поздно он отправит тебя на какой-нибудь крест и бросит там».

Следующим в разговор вступил Самосожаление, и он оказался едва ли не страшнее всех остальных. Речь его была такой мягкой и тон таким жалобным, что Ой-Боюсь совсем размякла и раскисла.

«Бедненькая маленькая Ой-Боюсь, - нашептывал он ей, - какая жалость! Ты, правда, такая преданная, ты ни в чем ему не отказывала, ни в чем абсолютно. А он так жестоко обращается с тобой. И ты еще можешь верить, что он любит тебя и в глубине души действительно желает тебе добра, когда так с тобой поступает?

Ты имеешь полное право пожалеть себя. Даже если ты согласна страдать ради него, по крайней мере об этом должны знать другие. Они должны жалеть тебя, а не смеяться над тобой, как они делают. Хотя, кажется, тому, за кем ты идешь, доставляет наслаждение заставлять тебя страдать и быть непонятой. Ведь каждый раз, когда ты уступаешь ему, он придумывает какой-то новый способ ранить и колотить тебя».

Последнее замечание Самосожаления было ошибкой. Потому что слово «колотить» напомнило Ой-Боюсь о том, что сказал Пастырь, когда стоял вместе с ней на току в пирамиде. «Хотя хлебные зерна и колотят, - говорил он тогда, - никто не молотит их вечно; но только до тех пор, пока вымолоченное и измельченное зерно не будет готово к употреблению. „И это происходит от Господа Саваофа: дивны судьбы Его, велика премудрость Его!" (Ис. 28:29)».

И когда Ой-Боюсь вспомнила об этом, к изумлению и ужасу Самосожаления, она подняла увесистый камень и запустила в него. Позже он огорченно рассказывал своим дружкам: «Не увернись я тогда и не удери, как заяц, она могла бы меня совсем убить, эта маленькая мегера!»

Но день за днем подвергаться таким нападкам - очень утомительно. Пока Горе и Страдание держали ее за руки, Ой-Боюсь, естественно, не могла заткнуть уши, и ее врагам удавалось ужасно досаждать ей. Наконец, настал критический момент.

Однажды, когда ее спутницы, казалось, немного задремали, Ой-Боюсь неосторожно пошла гулять одна. На этот раз она отправилась не на свое любимое место, к маленькой бухте, а в другую сторону. Она забралась туда, где скалы вдавались в море, образуя очень узкий полуостров, заканчивающийся отвесным обрывом.

Дойдя до конца этого мыса, Ой-Боюсь стояла и обозревала бескрайние морские просторы. Вдруг, к своему ужасу, она обнаружила, что к ней приближаются, окружая ее, все четверо ее врагов. Тогда уже стало очевидно, что она сильно изменилась. Потому что вместо того, чтобы при их приближении от страха впасть в полуобморочное состояние, Ой-Боюсь (хоть и выглядела бледной и испуганной) схватила по камню в каждую руку и прижалась спиной к большой скале. Она приготовилась сопротивляться до конца. К счастью, место было слишком узкое, чтобы все четверо могли подступить к ней одновременно. Но тут Гордыня выступил вперед с крепкой дубиной.

«Камешки эти можешь бросить, Ой-Боюсь, - свирепо сказал он. - Нас здесь четверо, и мы можем сделать с тобой все что захотим, теперь-то ты в нашей власти! Ты будешь не только слушать нас, но и пойдешь с нами».

Ой-Боюсь подняла лицо к, казалось бы, пустому небу и закричала во весь голос: «Приди, избавь меня, не замедли, о мой Господь!»

К ужасу четырех негодяев, тут же появился Пастырь. Он стремительно несся по направлению к ним и был страшнее большого горного оленя с выставленными вперед рогами. Обида, Горечь и Самосожаление успели броситься ничком на землю, увернувшись от него как раз в то время, когда он устремился к тому месту, где Гордыня уже схватил Ой-Боюсь. Поймав его за плечи, Пастырь раскрутил его, поднял в воздух, где тот издал громкий, отчаянный вопль, и бросил с обрыва в море.

«О, Пастырь, - задыхаясь, проговорила Ой-Боюсь с дрожью облегчения и надежды, - спасибо. Как ты думаешь, Гордыня наконец мертв?»

«Нет, - ответил Пастырь, - это очень маловероятно». Говоря это, он посмотрел вниз и, заметив Гордыню, плывшего, как рыба, к берегу, добавил: «А вот и он. Но сегодня он пережил такое падение, которого ему никогда не забыть, и я подозреваю, что какое-то время он еще будет хромать. Что касается трех остальных, они спрятались в каком-нибудь укрытии. Вряд ли они теперь осмелятся побеспокоить тебя таким же образом, когда узнали, что я поблизости и ты можешь позвать меня».

«Пастырь, - спросила Ой-Боюсь, - скажи мне, почему я снова чуть не попала в лапы к Гордыне? И почему Обида, Горечь и Самосожаление смогли так долго и ужасно докучать мне? Я не звала тебя раньше, так как они не осмеливались подойти ко мне близко или по-настоящему напасть на меня. Но они все время подкрадывались ко мне со своими отвратительными речами, и я никак не могла избавиться от них. Почему так получилось?»

«Я думаю, - с нежностью сказал Пастырь, - что в последнее время твой путь стал полегче, светило солнышко, и ты подошла к месту, где можно отдохнуть. И ненадолго забыла, что ты - моя маленькая служанка Принимающая-с-радостью. Ты начала говорить себе, что пора бы уже мне повести тебя назад, в горы, и наверх, к Высотам. Если в твоем сердце растет сорняк Нетерпения вместо цветка Принятия, враги всегда будут одерживать над тобой верх».

Ой-Боюсь покраснела. Она знала, насколько он был прав в своем диагнозе. Ей было легче быть терпеливой и принимать все трудности пути, когда море было серым и мрачным, чем сейчас, когда светило солнышко и все вокруг, казалось, сияло от радости и удовольствия. Она взяла Пастыря за руку и горестно сказала ему: «Ты совершенно прав. Я действительно стала думать, что ты слишком долго позволяешь мне идти по этой тропе и что ты забыл о своем обещании». Затем она добавила, решительно взглянув ему в лицо: «Но сейчас я говорю тебе от всего сердца, что ты - мой Пастырь. Я люблю слышать твой голос и подчиняться ему. Мне доставляет радость следовать за тобой. Выбирай ты, мой Господь, а я буду повиноваться».

Пастырь, нагнувшись, поднял камешек, лежавший у ног Ой-Боюсь, и с улыбкой сказал: «Положи это в свою сумочку к остальным камням. На память об этом дне, когда ты впервые увидела врага своего, Гордыню, поверженным, и о том, что ты обещала терпеливо дожидаться того часа, когда я исполню желание твоего сердца».

 

---

С НАСТУПАЮЩИМ НОВЫМ 2012 ГОДОМ!

---

---

С праздником !

Рождения Христа !

---

The Hand of Father (Рука Отца)
Наши жизни - это работа в процессе. Наш Отец имеет дело с каждой областью, согласно Его совершенного плана и в Его совершенное время. Не пытайтесь ускорить или организовать Его работу, Он знает, что запланировал для вас, потому довертесь и следуйте туда, куда Он ведёт. Рука Отца будет иметь дело со всеми вещами в своё время.

---

Цитата.

Черчилль просто и гениально сказал: "Success is not final, failure is not fatal: it is the courage to continue that counts!"
"Успех - не окончателен, поражение - не фатально, мужество продолжать - вот, что имеет значение!"

---

---

Совет.

Не призывайте равнодушных
Не отзовутся все-равно.
Глаза и уши им послушны,
Но чувствовать им не дано.

Ищите тех, кто Вас услышит,
В толпе узнает, позовет,
С кем тонкой ниточкою свыше
Судьба Вас накрепко совьет.

Держитесь тех, кто с Вами споря,
Остался в главном заодно.
Кто разделил и слезы горя,
И бурной радости вино.

Доверьтесь тем, кто звону верит
Колоколов, а не монет,
Кто совесть Вашей мерой мерит,
Чье "да" - так да! А "нет" - так нет!

Спешите к тем, кто жаждет встречи,
Кто Вас как личный праздник ждет.
С кем раз в году прожитый вечер
Питает душу целый год!

Инесса Белобородько

---

Я и подснежник родственные души...

Жизнь одевая в белые надежды,
Всю нежность и всю милость, и любовь
Мне подарил отважный друг подснежник,
Сквозь корку льда в весну пробившись вновь!

Я и подснежник - родственные души...
И, оттолкнув остатки темноты,
Тоску растопим, горечь слёз осушим,
Чтоб разбудить уснувшие мечты!

 

---

Мы должны научиться оценивать человека не по тому,

что он сделал или упустил,

а по тому, что он выстрадал.

Д. Бонхеффер

---

Обнаженная душа. Притча.

Однажды к убеленному сединами мудрецу вся в слезах пришла молодая и очень красивая девушка:
- Что мне делать? - сквозь слезы жаловалась она.
- Я всегда стараюсь по доброму обходиться с людьми, никого не обижать, помочь чем могу. И хоть я со всеми приветлива и ласкова, но часто вместо благодарности и уважения принимаю обиды и горькие насмешки. А то и откровенно враждуют со мной. Я не виновата ни в чем, и это так не справедливо и обидно до слез. Посоветуйте, что мне делать.
Мудрец посмотрел на красавицу и с улыбкой сказал:
- Разденься донага и пройдись по городу в таком виде.
- Да вы с ума сошли! - возмутилась красавица.
- В таком виде всякий обесчестит меня и еще Бог весть что сотворит со мною.
Тогда мудрец открыл дверь и поставил на стол зеркало.
- Вот видишь, - ответил он, - появиться на людях обнажив свое красивое тело ты боишься. Так почему ходишь по миру с обнаженной душой? Она у тебя распахнута, как эта дверь. Все кому не лень входят в твою жизнь. И если видят в добродетелях твоих, как в зеркале отражение безобразия своих пороков, то стараются оклеветать, унизить, обидеть тебя. Не у каждого есть мужество признать, что кто-то лучше его. Не желая меняться, порочный человек враждует с праведником.
- Так что же мне делать? - спросила девушка
- Пойдем, я покажу тебе свой сад, - предложил старец.
Водя девушку по саду мудрец сказал:
- Много лет я поливаю эти прекрасные цветы и ухаживаю за ними. Но я ни разу не замечал как распускается бутон цветка, хотя потом я и наслаждаюсь красотой и ароматом каждого из них. Так и ты будь подобна цветку: раскрывай свое сердце перед людьми неспеша, незаметно. Смотри кто достоин быть другом тебе и творит тебе добро, как поливает цветок водой, а кто обрывает лепестки и топчет ногами.

---

Перфекционизм.

Ведь на самом деле перфекционизм,


гонка за каким-то образом себя - это избегание того, чтобы посмотреть на себя настоящего.

---

Наше одиночество,
не важно, находимся мы в ожидании кого-то или у нас есть семья, говорит о внутренней пустоте.
И на самом деле никакой идеальный партнёр тут не поможет.

---

Мысли , воображение.

Оглянитесь,

всё, что вас окружает: предметы, вещи, уровень комфорта, люди (!)

– это и есть то, что вы создали своими мыслями, что соответствует вашему внутреннему состоянию.

И то, что вам здесь и сейчас действительно необходимо.

---

Глава 6 В обход через пустыню.

Глава 6
В обход через пустыню

После встречи с Гордыней Ой-Боюсь вместе со своими спутницами продолжила свой путь, но из-за усилившейся хромоты могла передвигаться только медленно. Однако теперь Ой-Боюсь уже гораздо охотнее принимала помощь двух своих провожатых. Последствия этого столкновения постепенно прошли, и Ой-Боюсь смогла продвигаться быстрее.

Однажды за поворотом тропы, оцепенев от страха и изумления, Ой-Боюсь увидела расстилающуюся внизу огромную пустыню. Насколько хватало глаз простирались песчаные холмы. Не видно было ни деревца. Единственное, что нарушало монотонность этой пустыни, — высокие странные пирамиды, поднимавшиеся над барханами. Древние, седые, заброшенные и мрачные. К ужасу Ой-Боюсь, две ее спутницы приготовились спускаться по крутой тропинке, ведущей вниз.

Ой-Боюсь остановилась как вкопанная и сказала: «Не нужно туда ходить. Пастырь призвал меня на Высоты. Конечно, мы должны найти дорогу, ведущую вверх, а не туда, вниз». Но женщины знаками показали ей следовать за ними по крутой тропинке к расстилающейся внизу пустыне.

Ой-Боюсь посмотрела направо, налево, но, хотя это и казалось невероятным, другой дороги, по которой они могли бы продолжить свой путь наверх, не было. Тропа, по которой они шли, внезапно обрывалась, а со всех сторон вокруг них возвышались отвесные, как стены, каменистые утесы без единой точки опоры для ноги.

«Я не смогу спуститься туда», — выпалила потрясенная Ой-Боюсь. Ей стало плохо от страха. «Пастырь не мог иметь этого в виду. Никогда! Он позвал меня вверх, на Высоты. А это — противоречит всему, о чем он говорил».

Тогда она возвысила голос и отчаянно закричала: «Пастырь, приди ко мне. О, ты нужен мне! Приди мне на помощь».

В тот же миг он появился и стал рядом с ней.

«Пастырь, — воскликнула она в тоске, — я ничего не понимаю! Проводники, которых ты дал мне, говорят, что мы должны спуститься в эту пустыню. Но тогда мы повернем в сторону, совершенно противоположную Высотам. Ты же не это имел в виду? Ты не можешь противоречить сам себе. Скажи им, что нам не нужно туда идти, и покажи нам другой путь. Проложи нам дорогу, Пастырь, как обещал».

Он взглянул на нее и ответил очень мягко: «Это и есть та дорога, Ой-Боюсь, и тебе нужно пойти вниз по ней».

«О нет! — вскричала она. — Ты не можешь говорить это серьезно. Ты сказал, если я доверюсь тебе, ты приведешь меня к Высотам, а эта тропа ведет в обратную сторону. Это противоречит всему, что ты обещал».

«Нет, — сказал Пастырь, — это не противоречие, это отсрочка. Чтобы стало возможным самое лучшее».

Ой-Боюсь ощутила боль, как будто он ударил ее ножом в сердце. «Ты хочешь сказать, — проговорила она недоверчиво, — ты действительно хочешь сказать, что мне нужно идти все время вниз по этой тропе, в это дикое место, через пустыню, в противоположную сторону, неизвестно куда? Почему?» В голосе ее послышалось мучительное рыдание. «Может, пройдут месяцы или даже годы, пока эта тропа повернет назад к горам. О, Пастырь, ты хочешь сказать, что эта отсрочка — на неопределенное время?»

Он молча кивнул, и Ой-Боюсь опустилась на колени, почти упав у его ног. Он уводил ее в сторону, далеко от желания ее сердца, не делая при этом ни малейшего намека на то, когда приведет ее обратно. Когда она окинула взглядом эти бесконечные с виду песчаные холмы, единственная тропа, которую она видела, вела все дальше и дальше от Высот. А вокруг была одна пустыня.

Затем Пастырь очень тихо спросил: «Ой-Боюсь, любишь ли ты меня настолько, чтобы принять эту отсрочку? И то, что, как тебе кажется, противоречит моему обещанию? Ты спустишься со мной туда, в пустыню?»

Все еще лежа на земле у его ног, с раздирающими душу рыданиями, она сквозь слезы посмотрела вверх, на него, взяла его за руку и сказала, дрожа всем телом: «Я же люблю тебя, ты знаешь, что я люблю тебя. О, прости меня, что я не могу сдержать слез. Я спущусь с тобой в пустыню, пойду совершенно в противоположную сторону, если ты действительно желаешь этого. Даже если ты не можешь мне сказать, зачем это нужно, я пойду с тобой. Потому что ты знаешь, я действительно тебя люблю, и тебе дано право выбирать для меня то, что ты хочешь».

Было очень раннее утро. В небе высоко над ними и над молчаливыми просторами пустыни висел серп молодого месяца. А рядом с ним, как бриллиант, сияла утренняя звезда. В этом месте Ой-Боюсь построила свой первый жертвенник в горах — небольшое нагромождение камней. Затем, пока Пастырь стоял рядом с ней, она положила на жертвенник свою дрожащую, бунтующую волю. Откуда-то появился маленький язычок пламени, и через мгновение на жертвеннике уже не оставалось ничего, кроме кучки пепла. Точнее сказать, это Ой-Боюсь сначала подумала, что там остался один пепел. Но Пастырь велел ей присмотреться получше, и там, в золе, она увидела какой-то камешек темного цвета, совершенно обычный на вид голыш.

«Подними его и возьми с собой, — нежно сказал Пастырь, — на память о построенном тобой алтаре и обо всем, что он обозначает».

Ой-Боюсь вытащила камешек из золы, едва глядя на него и чувствуя, что до конца своей жизни, чтобы вспомнить этот жертвенник, ей не понадобится помощь сувениров. Как может она забыть его и свой первый мучительный опыт отказа от себя? Но она послушно положила камешек в маленькую сумочку, или мешочек, которую дал ей Пастырь.

И начался спуск в пустыню. С первых же шагов Ой-Боюсь с трепетом ощутила, как по всему ее телу прошла волна сладчайшей радости и умиротворения. Оказалось, что Пастырь решил сопровождать ее. Теперь Горе и Страдание не были ее единственными спутницами, он тоже был с ней. Когда Ой-Боюсь начала спускаться по тропинке, Пастырь затянул песню, которую она раньше никогда не слышала. Песня звучала так сладко и утешительно, что боль Ой-Боюсь стала постепенно стихать. Как будто эта песня говорила, хотя бы отчасти, о причине этой странной отсрочки. Вот что он пел:

ЗАКРЫТЫЙ САД

Закрытый сад ты, любовь моя,
Где не вкусить плода.
Весна запоздала, фонтан иссяк,
Живая нужна вода.

Северный ветер и южный!
Вы разбудите мой сад,
Чтобы оттуда повеял
Дивный весны аромат.

До пустыни они добрались удивительно быстро, хотя тропа действительно была очень крута. Поддерживаемая Пастырем, Ой-Боюсь совершенно не ощущала своей слабости. К вечеру первого дня они уже шли по песчаным холмам, направляясь к каким-то хижинам, построенным в тени одной из огромных пирамид. Там они собрались остановиться на ночлег. На закате, когда на западе небо стало огненно-красным, Пастырь повел Ой-Боюсь от хижин к подножию пирамиды.

«Ой-Боюсь, — сказал он, — на пути к Высотам всем служащим мне приходилось делать этот крюк через пустыню. Ее называют печь Египетская, «ужас и мрак великий» (Быт. 15:12,17). Здесь познали они многое, о чем иначе даже и не догадывались бы.

Авраам был первым из моих слуг, прошедших этим путем. Эта пирамида уже тогда, когда он впервые взглянул на нее, была седой и древней. Потом приходил Иосиф, со слезами и болью в сердце, и тоже смотрел на нее, усвоив урок огненной печи. С тех пор бесконечное множество моих людей проходило этим путем. Они приходили узнать секрет царственности. И вот теперь здесь ты, Ой-Боюсь. Ты тоже стоишь в этом ряду. Это великая честь, и ты, если захочешь, сможешь усвоить урок печи и мрака великого точно так же, как и твои предшественники. Те, кто спускается к этой печи, потом уже продолжают свой путь как принцы и принцессы, как те, в чьих жилах течет королевская кровь».

Ой-Боюсь взглянула вверх, на возвышающуюся громаду пирамиды, призрачно-черную на фоне закатного неба, одинокую в этой безлюдной пустыне. Тем не менее она показалась ей одним из самых величественных строений, какие ей доводилось видеть.

Вдруг откуда ни возьмись вся пустыня наполнилась людьми, бесконечной вереницей идущими мимо нее. Вот сам Авраам со своей женой Сарой, первые одинокие изгнанники в незнакомой земле. А вот и Иосиф, преданный братьями, израненный, проданный в рабство; со слезами тоскуя по отчему дому, он видел только эту чуждую пирамиду. Затем одного за другим она увидела бесчисленное множество людей. Они тянулись через пустыню нескончаемым потоком. Последний в этом ряду протянул ей руку. Ой-Боюсь взяла ее: вот, теперь и она сама — звено в этой великой цепи. Ясно и отчетливо услышала она слова:

«…Не бойся идти в Египет, ибо там произведу от тебя народ великий; Я пойду с тобою в Египет, Я и выведу тебя обратно» (Быт. 46:3, 4).

После этого Ой-Боюсь и Пастырь вернулись к хижинам — на ночлег. Утром Пастырь разбудил Ой-Боюсь и повел ее дальше. Но на этот раз он отворил маленькую дверцу в стене пирамиды и пригласил Ой-Боюсь внутрь. Там был проход, ведущий к центру сооружения, а оттуда на верхние этажи поднималась винтовая лестница.

Пастырь открыл другую дверь, ведущую из центрального зала на первом этаже в очень большую комнату, похожую на зернохранилище, и они вошли туда. Повсюду, кроме небольшого пространства посередине, были насыпаны большущие кучи зерна. Мужчины, стоявшие там, разными способами молотили всевозможные виды зерна. Затем они мололи его, у некоторых получалась мука мелкого помола, у других — крупного. Тут же на земле сидели женщины, и перед каждой был гладкий выдолбленный камень. Они мололи самые лучшие сорта пшеницы.

Понаблюдав немного за ними, Ой-Боюсь заметила, что зерна сперва толкут и выколачивают, пока они не раскрошатся. Но затем их еще мелют и колотят, и этот процесс продолжается, пока мука не станет достаточно мелкой для выпечки пшеничного хлеба высшего сорта.

«Видишь, — мягко сказал Пастырь, — как сильно отличаются методы помола для разных сортов зерна, соответственно его предназначению». Затем он процитировал: «Ибо не молотят чернухи катком зубчатым, и колес молотильных не катают по тмину; но палкою выколачивают чернуху, и тмин — палкою. Зерновой хлеб вымолачивают, но не разбивают его; и водят по нему молотильные колеса с конями их, но не растирают его» (Ис. 28:27, 28).

Наблюдая, как женщины толкут хлебные зерна своими тяжелыми камнями, Ой-Боюсь обратила внимание на то, как долго длится этот процесс, прежде чем получится и будет готова к употреблению мелкая белая мука. Потом она услышала голос Пастыря: «Я привожу народ мой в Египет, чтобы перемолоть его в мельчайший порошок, дабы он стал хлебом для других. Но запомни, что, хотя хлебные зерна и колотят, никто не молотит их вечно; но только до тех пор, пока вымолоченное и измельченное зерно не будет готово к употреблению. „И это происходит от Господа Саваофа: дивны судьбы Его, велика премудрость Его!“ (Ис. 28:29)».

После этого Пастырь отвел ее назад, в центральный зал, и оттуда они стали подниматься по винтовой лестнице, все выше и выше закручивающейся в темноте. На следующем этаже они вошли в другую маленькую комнатку. В центре ее находился огромный, плоский, как стол, гончарный круг. Рядом с ним стоял горшечник, обрабатывающий на этом круге какое-то изделие. Он крутил колесо и создавал из глины разнообразные предметы. Он резал, месил и формировал материал по своему усмотрению, а глина всегда оставалась лежать неподвижно на круге, покоряясь каждому его прикосновению — совершенно безропотно.

Когда они наблюдали за этим, Пастырь сказал: «В Египте я также создаю мои самые лучшие и красивые сосуды. Я приношу инструменты, какие считаю нужными для своей работы» (см.: Иер. 18). Затем он с улыбкой добавил: «Не могу ли Я поступить с тобой, подобно горшечнику сему? Вот, что глина в руке горшечника, то ты в Моей руке» (см.: Иер. 18:6).

Под конец он повел ее по лестнице на самый верхний этаж. Там они обнаружили комнату с печью, в которой золото переплавлялось и очищалось от всех шлаков. В плавильне находились также неотесанные куски камней и породы, содержащей кристаллы. Их положили в сильно раскаленную плавильню и оставили там на какое-то время. И вот, когда их вытащили, они оказались сверкающими драгоценными камнями. Они сияли так, будто внутри у них горело пламя. Стоя рядом с Пастырем и глядя на огонь, Ой-Боюсь услышала самое прекрасное его изречение:

«Бедная, бросаемая бурею, безутешная! Вот, Я положу камни твои на рубине и сделаю основание твое из сапфиров; И сделаю окна твои из рубинов, и ворота твои — из жемчужин, и всю ограду твою — из драгоценных камней» (Ис. 54:11, 12). Затем он добавил: «Мои самые редкие и драгоценные камни и мое самое чистое золото — это те, кто был переплавлен в печи Египетской». И он спел куплет из маленькой песенки:

Сердце твое я возьму
И переплавлю, любя.
В него Свой огонь вложу,
Мой крест — это смерть за тебя.

Они пробыли в пустыне еще несколько дней, и Ой-Боюсь узнала такие вещи, о которых никогда раньше не слышала.

Один факт, однако, произвел на нее особое впечатление. В этой великой пустыне не росло ни одного деревца, ни одного цветка, никаких растений, кроме беспорядочно торчащих тут и там серых кактусов.

В последнее утро она гуляла возле хижин и шатров обитателей пустыни. Вдруг в одном углу, за стеной, она наткнулась на маленький золотисто-желтый цветок. Он рос в полном одиночестве. От бака с водой тянулась старая труба. А в трубе была одна крошечная дырочка, через которую время от времени просачивалась капля воды. Там, где стекали одна за другой эти капли, и вырос маленький золотистый цветок. Откуда взялось его семя, Ой-Боюсь не могла себе представить, так как вокруг не было видно ни птиц, ни каких-либо растений.

Она остановилась возле этого одинокого, красивого маленького цветка, с такой надеждой и смелостью тянувшегося навстречу тоненькой струйке воды, и тихо спросила: «Как тебя зовут, цветочек? Я никогда раньше не видела такого, как ты».

Крошечный росток отвечал таким же, как он сам, золотистым голоском: «Вот я, смотри! Меня зовут Принимающий-с-радостью».

Ой-Боюсь подумала об увиденном ею в пирамиде: о молотьбе на току, о свистящем гончарном круге и об огненной печи. Каким-то образом ответ этого маленького золотистого цветка, выросшего в полном одиночестве в безлюдной пустыне, запал ей в сердце и отдавался там слабым, но сладостным эхом, наполняя ее утешением. «Он привел меня сюда, когда сама я этого не хотела. Я тоже посмотрю ему в лицо и скажу: „Вот я, смотри! Я твоя маленькая служанка Принимающая-с-радостью“», — подумала она про себя. Затем наклонилась и подобрала в песке рядом с цветком камешек-голыш и положила его в сумочку, где хранила камешек от первого жертвенника.

---

Глава 5.Встреча с Гордыней.

Глава 5

Встреча с Гордыней.

С самого начала путь в горы оказался намного труднее, чем Ой-Боюсь представляла себе. Прошло совсем немного времени, и она уже была вынуждена искать помощи своих спутниц. Каждый раз, со страхом хватаясь за руку либо Горя, либо Страдания, Ой-Боюсь ощущала, как ее пронизывает внезапная острая боль. Но когда она крепко сжимала их руки, то чувствовала, что в них есть невероятная сила. Оказалось, они могли поднять ее и даже пронести над теми участками пути, которые она считала для себя совершенно непроходимыми. Действительно, без их помощи эти преграды были бы непреодолимы даже для человека сильного, с натренированными ногами.

Прошло еще немного времени, и Ой-Боюсь начала осознавать, что нуждается в помощи Горя и Страдания не только из-за крутизны склонов и собственной хромоты и слабости. К своему удивлению и огорчению, она обнаружила, что путешествие было трудным из-за того, что повсюду встречались враги, которым наверняка удалось бы заставить ее свернуть назад, если бы она пошла одна.

Чтобы дать этому объяснение, нам нужно вернуться назад, в долину Унижения, и посмотреть, что происходило там в это время. Все члены клана Страхов пришли в великое негодование, когда обнаружили, что Ой-Боюсь удалось сбежать из долины и на самом деле уйти в горы в сопровождении Пастыря, которого они так ненавидели. Пока она была всего лишь уродом, несчастной маленькой калекой Ой-Боюсь, ее родственникам и дела не было до нее. Теперь же они находили совершенно возмутительным, что ее одну из всех так выделили и взяли жить на Высоты. Возможно, ей даже доверят службу во дворце самого великого Царя.

Кто она такая, эта Ой-Боюсь, что все это произошло именно с ней, в то время как остальные члены семьи просто тянут лямку в долине Унижения? Не то чтобы они сами хотели отправиться в горы, ни за что! Но они не могли пережить, что Ой-Боюсь сделала это.

Так случилось, что в глазах своих родственников Ой-Боюсь из маленького ничтожества вдруг превратилась в важную персону. Ее судьбой был обеспокоен не только узкий круг ее ближайших родственников, Страхов, но также и вся дальняя родня. Действительно, уход Ой-Боюсь разгневал все население долины, кроме слуг самого Царя. И они решили, что ее следует вернуть назад, дабы разрушить планы ненавистного Пастыря.

Самые влиятельные родственники собрались на большой совет - обсудить методы и наиболее эффективные средства поимки Ой-Боюсь и возвращения ее в долину.

Наконец было принято решение, что нужно как можно скорее отправить кого-нибудь за ней вдогонку, чтобы заставить ее вернуться. Но заговорщики не могли не признаться себе в том, что применение силы может оказаться невозможным, поскольку Ой-Боюсь, очевидно, находится под покровительством Великого Пастыря. Значит, нужно было найти какое-нибудь средство, чтобы обманным путем заставить ее возвратиться домой по собственной воле. Но как этого добиться?

В конце концов они единодушно решили послать за Ой-Боюсь дальнего родственника семьи, Гордыню. Выбор пал на него по нескольким причинам. Прежде всего он был не только сильным и могущественным, но также и красивым молодым человеком. И он мог, когда хотел, быть необыкновенно привлекательным. Страхи подчеркивали, что, если все остальные средства окажутся безуспешными, ему без колебаний нужно использовать всю силу своего очарования, чтобы уговорить Ой-Боюсь уйти от Пастыря.

Кроме того, было хорошо известно, что по природе своей этот молодой человек был слишком горд, чтобы смириться с поражением в любом своем начинании. Он никогда не сдавался, пока не достигал цели. Как всем было известно, признать свое поражение и вернуться без Ой-Боюсь было для Гордыни совершенно невозможно. Поэтому, когда он согласился взяться за это дело, все почувствовали, что вопрос почти решен.

И вот однажды утром, проведя всего несколько дней в пути, продвигаясь медленно, но верно, Ой-Боюсь с двумя своими спутницами увидела Гордыню, шагающего прямо к ним. Конечно, она была удивлена и обескуражена этой неожиданной встречей, и тревога ее была небезосновательной. Этот кузен всегда так презирал ее и игнорировал сам факт ее существования, что сначала ей даже и в голову не пришло, что он может заговорить с ней. Она ожидала, что он пройдет мимо, как обычно, с таким же высокомерным видом.

Сам же Гордыня, несколько часов шпионивший за ними, прежде чем показаться, был чрезвычайно рад обнаружить, что Пастыря не было рядом с Ой-Боюсь, хотя она и путешествовала под опекой двух сильных спутниц. Поэтому, когда они встретились, он подошел к ней довольно решительно, но с необычайно любезным видом и, к огромному удивлению Ой-Боюсь, остановился и поздоровался с ней:

«Ну, кузина моя, Ой-Боюсь, вот и ты наконец. Я просто выбился из сил, догоняя тебя».

«Как поживаете, кузен Гордыня?» - сказала бедная простодушная Ой-Боюсь. Конечно, ей следовало бы быть умнее и не приветствовать, а уж тем более не останавливаться и не разговаривать с одним из своих родственников из долины. Но так приятно, когда с тобой вдруг здороваются, как с равной, после многих лет пренебрежительного отношения. Кроме того, у нее пробудилось любопытство. Конечно, будь на его месте ужасный и отвратительный Трусострах, ничто бы не смогло заставить ее остановиться и заговорить с ним.

«Ой-Боюсь, - серьезно сказал Гордыня, учтиво взяв ее за руку (как раз случилось так, что этот участок тропы был не настолько крутым, и Ой-Боюсь высвободила свои руки из рук Горя и Страдания), - я специально проделал весь этот путь, чтобы попытаться помочь тебе. Я умоляю тебя, позволь мне сделать это и выслушай меня очень внимательно.

Моя дорогая кузина, ты должна отказаться от этого необычайного путешествия и вернуться со мной в долину. Ты не осознаешь ни истинного положения, в которое себя поставила, ни своего ужасного будущего. Тот, кто убедил тебя отправиться в это непристойное путешествие (Гордыня не мог заставить себя произнести вслух имя Пастыря), хорошо известен тем, что таким же образом он совратил и других беспомощных жертв.

Знаешь, что будет с тобой, Ой-Боюсь, если ты будешь упорствовать и пойдешь дальше? Все эти красивые обещания, которые он давал тебе, о том, что приведет тебя в свое Царство и там вы будете жить долго и счастливо, окажутся ложью. Когда он заманит тебя в дикие, пустынные части гор, он просто бросит тебя, и ты покроешь себя вечным позором».

Бедная Ой-Боюсь пыталась вырвать у него свою руку, ибо теперь она начинала понимать значение его появления и увидела его жгучую ненависть к Пастырю. Но как она ни старалась высвободить руку, он только сильнее сжимал ее. Ей пришлось усвоить урок: если раз послушаешь Гордыню, потом, как ни борись, избавиться от него будет труднее всего на свете. Ей ненавистны были его слова, но, поскольку рука ее была в его власти, они почему-то звучали ужасно правдоподобно.

И разве ей самой не приходили в голову те же самые мысли и разве не задумывалась она в глубине души о том, что сейчас говорил ей Гордыня? Даже если Пастырь не оставит ее (а в это она не могла поверить), разве не может тот, кто дал ей в спутницы Горе и Страдание, допустить (конечно, для блага ее души), чтобы она покрыла себя позором в глазах всех своих родственников и знакомых? Разве не выставит она себя на всеобщее посмешище? И кто знает, через что еще позволит ей пройти Пастырь (для ее же блага, возможно, но что даже представить себе страшно)?

Это ужасно - разрешить Гордыне взять тебя за руку, внезапно обнаружила Ой-Боюсь. Его слова имеют такую пугающую власть, а благодаря его прикосновению они попадают точно в цель с почти неотразимой силой.

«Вернись, Ой-Боюсь, - страстно призывал он ее. - Оставь это, пока не поздно. Глубоко в душе ты знаешь, что я говорю правду, ты будешь опозорена перед всеми. Брось, пока еще есть время. Ну разве это лживое обещание жизни на Высотах стоит того, чтобы ты заплатила за него такую высокую цену? Что же это, чего ты так ищешь там, в этом мифическом Царстве наверху?»

Совершенно против своей воли и просто потому, что оказалась в его власти, Ой-Боюсь позволила ему вытянуть из нее эти слова. «Я ищу Царства Любви», - сказала она робко.

«Так я и думал, - ухмыльнулся Гордыня. - Ищешь того, чего желает твое сердце, да? А теперь скажи, Ой-Боюсь, есть ли у тебя хоть капля гордости? Спроси себя честно, разве ты не настолько уродлива и безобразна, что даже в долине тебя никто по-настоящему не любит? Это горькая истина. Так можешь ли ты быть желанной в Царстве Любви, куда, говорят, допускается лишь безупречная красота и совершенство? Неужели ты действительно думаешь найти то, чего ищешь? Нет - снова говорю тебе, и ты сама это знаешь и чувствуешь. По крайней мере будь честной и брось это. Пойдем со мной, пока не поздно».

Бедная Ой-Боюсь! Желание повернуть назад казалось непреодолимым. Но в тот момент, когда она стояла, схваченная за руку Гордыней, и чувствовала, будто каждое его слово было зловещей правдой, перед ее внутренним взором возникло лицо Пастыря. Она вспомнила его взгляд, когда Он пообещал ей: «Я клянусь тебе, что приведу тебя туда и ты не будешь опозорена». Затем она как бы снова услышала, как он нежно повторяет, будто видя какую-то далекую, излучающую свет картину:

О, ты прекрасна, возлюбленная моя;
глаза твои голубиные.
Вся ты прекрасна, возлюбленная моя,
и пятна нет на тебе!

Не успел Гордыня сообразить, что происходит, как Ой-Боюсь издала отчаянный крик о помощи, обращенный в сторону гор: «Пастырь, приди ко мне! Скорей! Не медли, о мой Господин!»

Послышался звук падающих камней, и в следующее мгновение Пастырь был рядом с ними на тропе, с грозным лицом и высоко поднятым над головой посохом. Достаточно было одного удара, и Гордыня тут же отпустил руку, которую так крепко держал, и бросился наутек вниз по тропе, спотыкаясь и поскальзываясь на камнях. Через минуту он скрылся из виду.

«Ой-Боюсь, - сказал Пастырь с мягким, но отчетливым упреком в голосе, - почему ты позволила Гордыне подойти к тебе и взять за руку? Если бы ты держала за руки своих помощниц, этого бы никогда не случилось».

Впервые по собственной воле Ой-Боюсь протянула обе руки двум своим спутницам, и они крепко сжали их. Но никогда еще это не было так болезненно и мучительно.

Таким образом Ой-Боюсь усвоила свой первый важный урок на пути вверх: если остановишься на переговоры с Гордыней и будешь слушать его ядовитые увещания, а тем более если позволишь ему дотронуться до тебя и схватить за руку, то потом станет невыразимо труднее переносить горе, а к сердечной муке добавится еще и горечь. Более того, с тех пор как Ой-Боюсь покинула долину, она еще никогда не хромала так сильно. В тот момент, когда она позвала на помощь, Гордыня наступил ей на ноги, и они стали еще более хромыми и больными, чем раньше.