На старом волнорезе
Прошло несколько дней после победы над Гордыней. Ой-Боюсь и ее спутницы продолжали свое путешествие по берегам великого моря. Однажды утром тропа неожиданно снова свернула в сторону, вглубь материка, и они обнаружили, что опять стоят лицом к пустыне, за которой находились горы, но их, конечно, еще не было видно. Дрожа от волнения, Ой-Боюсь увидела, что тропа наконец и в самом деле идет на восток и должна привести их обратно к Высотам.читать дальше
читать дальше Она отпустила руки своих провожатых, чтобы захлопать в ладоши от радости. Каким бы огромным ни было расстояние до гор, теперь, по крайней мере, они будут двигаться в правильном направлении. Все трое устремились назад, через пустыню, но Ой-Боюсь не могла ждать своих спутниц и побежала вперед, как будто вообще никогда не хромала. Внезапно тропа повернула под прямым углом и пошла совсем не в сторону гор, а вновь на юг. Туда, где вдалеке пустыня заканчивалась и переходила в какую-то холмистую местность. Ой-Боюсь, онемев, застыла в страхе и шоке. Ее охватила дрожь. Этого не может быть, не может быть, чтобы Пастырь опять сказал «нет» и повернул ее назад. «Надежда, долго не сбывающаяся, томит сердце», - сказал мудрец прошлого, и как он был прав! Ой-Боюсь с таким восторгом бежала вприпрыжку по тропинке к горам, что оставила Горе со Страданием далеко позади. И пока они догоняли ее, она стояла совсем одна в том месте, где тропа сворачивала в противоположную от гор сторону. Из-за ближайшего к Ой-Боюсь песчаного холма показался силуэт ее врага Горечи. Он не смел подойти ближе, уже немного научившись благоразумию. Горечь не хотел вынуждать Ой-Боюсь снова звать на помощь Пастыря. Он просто стоял и смотрел на нее. И все смеялся, смеялся... Такого горького звука Ой-Боюсь в жизни не слышала. С ядовитостью гадюки Горечь проговорил: «Почему ты тоже не смеешься, моя маленькая дурочка? Ты же знала, что так и будет». Он стоял, изрыгая эти отвратительные слова, пока не стало казаться, что вся пустыня наполнилась отголосками его насмешек. Горе и ее сестра подошли к Ой-Боюсь и стояли рядом с ней совершенно молча. На какое-то время все вокруг застыло от боли и «ужаса мрака великого». Внезапный порыв ветра со свистом пронесся по пустыне и поднял ослепившее их облако песка и пыли. В последовавшей за бурей тишине Ой-Боюсь услышала свой собственный голос, низкий и дрожащий, но довольно отчетливый: «Господь мой, что ты желаешь сказать мне? Говори, ибо раба твоя слушает». В следующее мгновение Пастырь уже стоял рядом с ней. «Не падай духом, - сказал он, - не бойся, это я. Построй мне еще один жертвенник и положи на него всю свою волю в жертву всесожжения». Ой-Боюсь послушно сгребла маленькую кучку из песка и камней - это было все, что она могла найти в пустыне, - и снова сложила свою волю, проговорив со слезами (так как Горе подошла к ней и стала рядом на колени): «Я рада исполнить твою волю, о Бог мой». Откуда-то, из какого-то невидимого источника, вышел язычок пламени и поглотил жертву, оставив на алтаре лишь маленькую кучку пепла. Затем послышался голос Пастыря: «Это промедление - не к смерти, но к славе Божьей. Чтобы прославился Сын Божий». Поднявшийся ветер развеял пепел, и на жертвеннике остался лишь грубый, самый обычный с виду камень. Ой-Боюсь подобрала его и положила к остальным в сумочку. Затем она встала на ноги, и все вместе они зашагали на юг. Пастырь прошел с ними небольшой отрезок пути, чтобы защитить их от Обиды и Самосожаления, притаившихся поблизости, за песчаными холмами. Вскоре путешественники добрались до места, где море, оставшееся позади, когда они свернули вглубь материка, врезалось в пустыню, образуя огромный морской рукав. Был час прилива, вода стремительно прибывала, заполняя собой все свободное пространство. Однако через этот морской рукав была сооружена каменная дамба с многочисленными арками. К ней вела длинная земляная насыпь. Пастырь подвел Ой-Боюсь к этому валу и велел следовать через море по этой дороге. Еще раз, с особым ударением, он повторил слова, сказанные им у жертвенника, и удалился. Взобравшись по насыпи, Ой-Боюсь вместе с двумя своими спутницами очутилась наверху старого морского волнореза. С высоты, на которой они оказались, они могли оглядеть всю лежащую позади пустыню. С одной стороны было море. А с другой - туманные очертания гор, до того далекие и неясные, что путники не были уверены, точно ли они видят их или просто принимают желаемое за действительное. Затем, посмотрев вперед, они увидели, что, следуя по этой дамбе, в скором времени попадут в совершенно другую местность. Там были холмы и долины, поросшие лесами, с домиками и усадьбами посреди садов и полей. Ярко светило солнце, и там, наверху, на волнорезе, они ощутили всю силу мощного ветра, который подгонял и хлестал несущиеся волны, чтобы они мчались еще быстрее. Это напомнило Ой-Боюсь свору гончих, подгоняемых охотниками. Волны бежали одна за другой, прыгали, вздымались и ревели под дамбой, а затем с шумом бились о берег. Казалось, неистовая стихия ветра и воды захватила Ой-Боюсь, опьянила ее, словно восхитительное вино жизни. Ветер хлестал ее по щекам, трепал ей волосы и одежду и чуть совсем не свалил ее с ног, но она твердо стояла там и кричала изо всех сил. Ветер, подхватив звук ее голоса, уносил его вдаль, покрывая своим собственным оглушительным ревом. Вот что кричала Ой-Боюсь там, на старом волнорезе: «Тогда вознеслась бы голова моя над врагами, окружающими меня; и я принес бы в Его скинии жертвы славословия, стал бы петь и воспевать пред Господом» (Пс. 26:6). С этими словами она подумала: «Это, наверное, ужасно, быть врагом Пастыря. Ведь его враги всегда, всегда оказываются в поражении. И всегда, всегда у них из-под носа уводят добычу. Должно быть, они сходят с ума, когда видят, что даже самые глупенькие и слабенькие становятся для них недосягаемыми, когда восходят на Высоты и становятся непобедимыми. Наверно, это для них невыносимо». Не сходя с дамбы, Ой-Боюсь подобрала еще один камешек, как научил ее Пастырь, и опустила его в сумочку с драгоценными сувенирами. В этот раз - на память о его победе, о том, как он дал ей победить ее врагов. И она вместе с Горем и Страданием продолжила свой путь по дамбе, спустилась по насыпи на другую сторону и сразу оказалась в лесу. Перемена пейзажа была чудесной, особенно после долгого путешествия по пустыне. Долгожданная весна вступала в свои права, пробуждая все вокруг от зимнего сна: деревья зазеленели нежной молодой листвой, набухли почки. Тут и там виднелись поляны колокольчиков, диких анемонов, а вдоль мшистых берегов выросли фиалки и примулы. Пели птицы, перекликаясь друг с другом. Они деловито и увлеченно вили свои гнезда. Ой-Боюсь сказала себе, что никогда не понимала, каково это - пробуждение от смерти зимы. Возможно, потребовалась безлюдная пустыня, чтобы открыть ей глаза на всю эту красоту. Она шла по лесу, на какое-то время почти забывая, что рядом с ней идет Горе со своей сестрой. Куда бы Ой-Боюсь ни кинула взгляд, ей казалось, что и развернувшаяся на деревьях листва, и гнездившиеся птицы, и скачущие белки, и распустившиеся цветы - все говорили одно и то же, приветствуя друг друга на своем особом языке, в каком-то своеобразном возбуждении. Они радостно восклицали: «Видите, зима наконец прошла! Промедление-то было не к смерти, а к славе Божьей. Никогда еще не было такой прекрасной весны!» В то же время Ой-Боюсь ощущала чудесное волнение в крови, как будто в ее сердце тоже что-то прорастало и рвалось к новой жизни. Чувство это было столь сладостным, однако с такой примесью боли, что Ой-Боюсь уже не могла понять, чего же в нем больше. Она подумала о семени Любви, которое посадил в ее сердце Пастырь. И отчасти со страхом, а отчасти с нетерпением она посмотрела, действительно ли оно дало корень и уже прорастает. И вот она увидела массу листьев, а на кончике стебелька - маленькое уплотнение, которое почти можно было назвать бутоном. Пока Ой-Боюсь смотрела на этот росток, внезапная мысль посетила ее. Она вспомнила слова Пастыря о том, что, когда цветок Любви будет готов к цветению, ее полюбят в ответ, и она получит новое имя - там, на Высотах. А она все еще здесь, и до них так далеко... Дальше, чем когда бы то ни было. И в ближайшее время не предвидится никакой возможности добраться туда. Как же исполнится обещание Пастыря? Когда она подумала об этом, из глаз ее снова полились слезы. Вы можете подумать, что Ой-Боюсь вообще была любительница поплакать. Но не забывайте, что Горе была ее спутницей и учителем. Следует добавить, что слезы ее проливались втайне, так как никто, кроме ее врагов, не знал об этом странном путешествии, в которое она отправилась. Сердце само знает свои печали, и бывают времена, когда, как Давид, мы утешаемся мыслью, что слезы наши складываются в сосуд и ни одна слезинка не будет забыта Тем, Кто проводит нас по дорогам скорбей. Но Ой-Боюсь плакала недолго. Почти сразу же она заметила какое-то странное золотое мерцание. Она присмотрелась, и что же она увидела? Точную копию маленького золотистого цветка, найденного ею возле пирамид в пустыне. Он был каким-то чудесным образом пересажен и теперь рос прямо у нее в сердце. Ой-Боюсь вскрикнула от восторга, и эта крошка кивнула головой и проговорила своим тоненьким золотистым голоском: «Взгляни на меня, вот я, Принимающий-с-радостью! Расту в твоем собственном сердце». Ой-Боюсь ответила, улыбнувшись: «Ах да, конечно, я и забыла!» И она встала на колени там, в лесу, сложила горкой камни и положила сверху хворост. Как вы уже, наверное, заметили, жертвенники строятся из любого материала, какой в тот момент окажется под рукой. Потом она заколебалась: что же ей на этот раз положить на жертвенник? Она взглянула на крошечное уплотнение на ростке Любви, которое, возможно, было бутоном, а возможно, и нет. Тогда она наклонилась вперед, положила на алтарь свое сердце и сказала: «Взгляни на меня, вот я, твоя маленькая служанка Принимающая-с-радостью, и все, что есть в моем сердце, - твое». На этот раз, хоть язычок пламени и появился и поглотил хворост, бутон остался на стебельке ростка. Ой-Боюсь подумала: наверное, это потому, что она слишком маленькая, чтобы предлагать ее. Но тем не менее произошло нечто прекрасное. Как будто искорка от пламени вошла в ее сердце и все сияла там, теплая, лучистая. На алтаре среди пепла лежал еще один камешек, который ей предстояло подобрать и положить к остальным. Итак, теперь в сумочке, которую носила с собой Ой-Боюсь, было шесть памятных камней. Продолжив путь, путешественницы очень скоро подошли к опушке леса, и у Ой-Боюсь вырвался радостный возглас. Кто бы вы думали, стоял там, поджидая их? Это был сам Пастырь. Ой-Боюсь побежала к нему, как будто на ногах у нее выросли крылья. «О, приветствую, приветствую, тысячу раз приветствую! - воскликнула она, вся затрепетав от радости. - Боюсь, в саду моего сердца выросло еще так немного, Пастырь, но все, что там есть, - твое, и ты можешь распоряжаться им, как пожелаешь». «Я пришел сообщить тебе одну весть, - сказал Пастырь. - Тебя ждет нечто новое, Ой-Боюсь. Вот эта весть: „Теперь увидишь ты, что Я сделаю..." (Исх. 6:1)». Щеки ее порозовели, и она затрепетала от радости. Ой-Боюсь вспомнила о ростке в своем сердце и об обещании, что, когда он будет готов зацвести, она уже поднимется на Высоты, готовая войти в Царство Любви. «О, Пастырь, - воскликнула Ой-Боюсь, у которой от этой мысли захватило дух. - Ты имеешь в виду, что я уже наконец готова взойти на Высоты? Уже? Правда?» Ей показалось, что он кивнул, но он ответил не сразу. Он стоял и смотрел на нее, и выражение его лица было не совсем ей понятно. «Ты действительно это имеешь в виду? - повторила она, схватив его за руку, радостно глядя на него снизу вверх. - Ты хочешь сказать, что скоро поведешь меня на Высоты?» На этот раз он ответил: «Да». И добавил со странной улыбкой: «Теперь увидишь ты, что я сделаю».