---

---

о таланте...и возделывании .

У нас у каждого есть свой сад ,возделывать который доверил нам Бог .

Каков будет сад нашей души ...? как мы будем за ним ухаживать ?

Необыкновенные и обыкновенные насаждения - все требует ухода ...

Или притча о талантах ... которые по максиму надо пустить в оборот .

И будет благо ... Можно закапать разбазарить ... а можно пустить в оборот приумножить , возделать с мудростью .

***************************************************************

Золотое зерно :: Солоухин Владимир.

(Для примера- в этой теме, автор говорит о конкретном человеке , голос которого известен и ныне...И.С.Козловском.)

....Кроме того, случай необыкновенный. Человеку достался от бога удивительный, тончайший инструмент, драгоценность такого порядка, когда она не может уже быть принадлежностью одного человека, но есть достояние всех - общенародное, общечеловеческое достояние. Однако казус состоит в том, что по-будничному, по-повседневному драгоценность эта находится все же в распоряжении одного человека, и он волен распорядиться ею как захочет. Он может ее пропить, испортить (для этого достаточно попеть на морозе или хватить ледяного пива), унести от людей в преждевременную могилу путем беспорядочного образа жизни.
Но человек правильно понял свою задачу носителя и хранителя редкой, а точнее, единственной в своем роде драгоценности. Он смолоду образовал свой голос, поставил его, настроил свой музыкальный инструмент. Он обогатил природный дар воспитанием в себе прекрасного музыкального вкуса и приобретением большой музыкальной культуры. Наконец, он понял, что все - и жест, и манеры, и внешний вид, и поведение в человеческом общежитии, - все это тоже есть лишь прикладное к единственному и главному и может быть лишь оправой, еще больше украшающей редкий алмаз, либо мусором и грязью, мешающими видеть его во всей чистоте и блеске.
Я вижу талантливого поэта (тогда ему не было еще пятидесяти, а теперь его давно нет в живых), который в восемь утра дрожащими руками наливал себе полный стакан водки и выпивал его натощак, и сознание туманилось, а душа (инструмент, данный ему) становилась пустынной и липкой, а мозг (инструмент, данный ему) превращался в мыло самого низкого качества.
Я вижу превосходного драматического актера, которому играть бы еще да играть, а он не может зашнуровать ботинок, потому что нагнуться мешает безответственно раскормленный живот.
Я вижу талантливых молодых ребят: Володю Морозова, Диму Блынского, Ваню Харабарова, Колю Анциферова, которые все теперь лежат в земле сырой единственно потому, что не поняли вовремя своей роли носителей редкого дара, находящегося по некоторой случайности в их распоряжении, но являвшегося не только их достоянием.....

---

Расставание с детством.

Художница Анна Силивончик.

---

- Вот мой секрет, он очень прост: зорко одно лишь сердце.

Самого главного глазами не увидишь".

Маленький принц - это символ человека - странника во вселенной, ищущего скрытый смысл вещей и собственной жизни.

---

О Мышонке, который был кошкой собакой и тигром.

******************************************

В свое время я кое что поняла ,через эту сказку .

В моей жизни был ряд повторяющихся событий , с приходом которых приходило такое неустройство в душу . И в связи с этим , были мечты вот если бы я была бы ... или вот если бы у меня было бы ... или был бы ... Ну тогда все было бы, по другому ...!

И на самом деле -что то из желаемого приходило , но неустройство в душе оставалось .

В библии есть такие слова . В страхе есть мучение ... по существу все мое мучение происходило из за боязливого сердца .

...НО СОВЕРШЕННАЯ ЛЮБОВЬ ИЗГОНЯЕТ ,ВСЯКИЙ СТРАХ.

На самом деле сердце привыкшее бояться , изменить может только Бог . Только Он может сотворить новое сердце . Преобразуя сердце мышонка Своей любовью в сердце льва.

...НО СОВЕРШЕННАЯ ЛЮБОВЬ ИЗГОНЯЕТ ,ВСЯКИЙ СТРАХ.

 

*********************************************************************************************************

Сказка.

Говорится: если тигр имеет сердце мышонка, то лучше ему не встречаться с кошкой.

Случилось, что ворон нёс в клюве мышонка и, пролетая над лесом, выронил свою добычу. В том лесу жил человек, умеющий делать чудеса. И мышонок упал к ногам этого человека. Увидев мышонка, человек поднял его и принес свою хижину.

 

Много дней прожил мышонок с человеком. Человек кормил его, поил, и мышонок был счастлив. Но однажды, выйдя из хижины, он увидел поблизости большого кота. Юркнув обратно в хижину, мышонок забился в угол и сидел там, дрожа от страха. Заметив это, человек спросил:

- Что с тобой? Почему ты дрожишь?

- Ах, господин мой, - пропищал мышонок. - Невдалеке от нашей хижины я встретил кота и теперь я умираю от страха!..

Человек подумал немного и сказал:
- Хорошо, я сделаю так, что ты никогда не будешь бояться кошек. Ложись спать. Утром ты проснёшься не мышонком, а кошкой.

Как человек обещал, так и сделал: утром мышонок проснулся кошкой.
- Больше тебе нечего бояться кошек. Теперь ты тоже кошка, - сказал человек.

Довольная кошка-мышь выбежала из хижины. И только она собралась понежиться на солнце, как вдруг опять увидела кота. Бедняга сразу же забыла, что она уже не мышь, а кошка, и понеслась обратно в хижину.

- Что с тобой? - спросил человек. - Кого ты опять испугалась?

Кошке стыдно было признаться, что она по-прежнему боится кота, и она сказала неправду:
- Я встретила в лесу собаку; она погналась за мной, я еле спаслась от неё.

Снова сказал человек:
- Ложись спать. Утром ты проснёшься собакой, и тогда тебе нечего будет бояться других собак.

Так и случилось: утром кошка проснулась большой собакой и с громким лаем выбежала в лес. У ближнего дерева она опять заметила кота. И кот тоже увидел собаку. Кот подумал, что собака сейчас бросится на него, и приготовился защищаться: он зафырчал, поднял правую лапу и громко мяукнул. Услышав мяуканье, собака, не помня себя от ужаса, вбежала в хижину.
- А на этот раз кто тебя напугал? - спросил человек.

Стыдно было собаке признаться, что она испугалась кошки, и собака сказала неправду:
- Ах, господин мой, невдалеке от нашей хижины я встретила тигра! Я до сих пор не пойму, как мне удалось спастись от его ужасных клыков!

- Ну, тогда я сделаю так, что ты никого не будешь отныне бояться. Ложись спать. Завтра ты проснёшься тигром.

Так и случилось: утром собака проснулась тигром и решила: «Не пристало мне, царю зверей, ютиться в жалкой хижине человека. Пойду в лес, и пусть все звери трепещут перед моей силой и храбростью!»

Так подумав, тигр важно направился вглубь леса. И вдруг он увидел кота. И кот тоже увидел тигра. От ужаса шерсть кота поднялась дыбом, спина выгнулась дугой, глаза засверкали.

- Теперь я погиб! - подумал кот. - От тигра мне не спастись!

Тигр же, в груди которого билось трусливое сердце мышонка, при виде горящих глаз кота бросился опрометью бежать в хижину человека. Он влетел в дом, забился в самый дальний угол и лежал там, стуча от страха зубами.

Удивился человек:
- Почему ты опять дрожишь? Разве в нашем лесу есть зверь сильнее тигра?

- Есть ... - сказал еле слышно тигр.

- Кто же это? - удивился человек.

- Это... это... это кот!

Тогда человек понял все и сказал:
- Тигр, в груди которого бьется сердце мышонка, слабее кошки. Пусть же тот у кого сердце мышонка, останется навсегда мышонком.

И, так сказав, он превратил тигра в жалкую маленькую мышь.

 

@темы: сказка, страх, тигр, мышь.

---

Путь к высотам Твоим. Глава 4. Начало пути.

Глава 4
Начало пути

Было раннее утро прекрасного дня. Казалось, долина еще не пробудилась ото сна. Тишину нарушали только радостный смех бегущих ручьев и веселые песни птиц. Трава блестела росой, и полевые цветы сверкали, как жемчужины. Особенно чудесными были дикие анемоны, пурпурные, розовые и алые, точками разбросанные по всему пастбищу, они тянулись своими красивыми маленькими головками вверх, сквозь заросли колючек. Иногда Пастырь и Ой-Боюсь проходили по островкам из тысяч крошечных розовых и лиловых цветов, каждый из которых был незначителен, однако вместе они составляли великолепный ковер, гораздо более роскошный, чем те, что можно видеть в царских дворцах.

Однажды Пастырь нагнулся и нежно коснулся пальцами цветов, обратившись к Ой-Боюсь с улыбкой: «Смири себя, и ты обнаружишь, что Любовь расстилает ковер цветов у тебя под ногами».

Ой-Боюсь посмотрела на него серьезно. «Я часто задумывалась о полевых цветах, - сказала она. - Действительно, кажется странным, что такие бесчисленные их множества должны цвести в диких уголках земли, где, возможно, их никто никогда не увидит, а козы и коровы могут наступить на них и затоптать их. Они могут подарить столько красоты и нежности, но им не на кого их излить, и даже некому оценить их».

Взгляд, который Пастырь обратил к Ой-Боюсь, был необыкновенно прекрасен. «Ничто из созданного Отцом моим или мной не пропадает зря, - сказал он тихо, - и эти маленькие полевые цветы могут преподать нам чудесный урок. Они так мило, так уверенно, с такой готовностью предлагают себя, даже если кажется, что некому это оценить. Как будто они сами себе напевают радостную песенку о том, какое это счастье - любить, даже если тебя не любят в ответ.

Я должен поведать тебе одну великую истину, которую очень немногие понимают. Все самое прекрасное в человеческой душе, ее величайшие победы и наиболее великолепные достижения - всегда те, о которых ничего не знают или едва догадываются. Каждый отклик человеческого сердца на Любовь и каждая победа, одержанная над любовью к своему „я", - это цветок на древе Любви.

Многие жизни, не известные миру, сокрытые, тихие и обыкновенные, - это настоящий сад, в котором цветы и плоды Любви достигли такого совершенства, что он стал излюбленным местом самого Царя Любви, и Он гуляет и радуется там со Своими друзьями. Некоторые из служащих мне действительно одержали великие и очевидные победы, и их по праву любят и почитают люди. Но их величайшие победы подобны полевым цветам, о которых никто не знает. Усвой этот урок сейчас, Ой-Боюсь, пока мы еще внизу, в долине, и когда ты доберешься до крутых склонов, это послужит тебе утешением».

Затем он добавил: «Пойдем, все птицы так радостно поют, давай и мы присоединимся к ним, а тему песни пусть подскажут цветы». Итак, они пошли по долине в сторону реки и вместе запели еще одну старую песню из книги Пастыря. Они пели дуэтом, по очереди:

Я как Саронская роза
И как цветок полевой.
Лилии терн - не угроза,
Любовь так прекрасна с Тобой.

Как яблоня между деревьев,
Любовь для меня Твоя,
Меня укрываешь Ты тенью,
Плодов сладость даришь сполна.

Ты ввел меня в Свой дворец
И тайну любви открыл,
Царский надел венец
На ту, что весь мир не любил.

Спасите меня от недуга,
Сердце стыдом горит:
Я не гожусь в супруги,
Имя Его носить.

О, умоляю вас, дщери,
Лани в тени лесов,
Милая пусть тихо дремлет,
Мне в радость ее любовь.

Закончив петь, Ой-Боюсь и Пастырь подошли к месту, где их тропинку пересекал быстрый ручей, каскадами стекавший вниз по другую ее сторону. Он бежал так быстро и журчал так громко, что вся долина вокруг них, казалось, наполнилась его смеющимся голосом.

В то время как Пастырь переносил Ой-Боюсь через мокрые, скользкие камни, она сказала ему: «Мне бы так хотелось узнать, о чем поют все проточные воды. Иногда в тишине ночи я лежу в постели и слушаю голос маленького ручейка, который течет мимо огорода у моего домика. Он звучит так весело и счастливо, как будто сам себе вновь и вновь сообщает какую-то прекрасную тайную весть. Мне кажется, все проточные воды поют одну и ту же песню, либо громко и отчетливо, либо тихо и мягко. Мне так хочется знать, что говорят воды! Это так сильно отличается от голоса моря и соленой воды! Но я и их не понимаю. Это незнакомый язык. Скажи мне, Пастырь, а ты знаешь, о чем поют все воды, когда спешат своей дорогой?»

 

Пастырь снова улыбнулся, и несколько мгновений они стояли молча у маленького потока, который, казалось, зажурчал громче и с еще большим ликованием, будто знал, что они остановились послушать его. И вдруг, когда Ой-Боюсь стояла рядом с Пастырем, ее уши как будто открылись, и мало-помалу она стала понимать язык вод. Передать это, безусловно, невозможно, хотя я и попыталась сделать перевод. Конечно, это жалкая попытка, так как водную песнь на музыку еще можно положить, но выразить словами значительно труднее. Однако это звучало примерно так:

ПЕСНЯ ВОДЫ

Бежать вперед нам не лень -
Ниже и ниже, и так каждый день,
О, что за радость вниз мчаться,
В скорости состязаться.

Этот закон любви знаем,
В счастье себя принижаем.
Сладко себя отдавать,
Тихо внизу исчезать.

Зов слышать ночью и днем,
По зову - вперед, бегом.
С высот мы в прыжке летим,
Шумя, вниз, в долины спешим.

Всегда в низины бежим мы,
Быть ниже всегда хотим мы.
Так сладки порывы чувства:
Бежать вниз, с верховьев в устья.

«Это очень загадочно», - сказала Ой-Боюсь, послушав немного и поняв, что это был вновь и вновь повторяющийся припев, хотя и с тысячами разных вариаций маленьких трелей, журчаний, бульканий, всплесков и вздохов.

«„Позвольте нам течь еще ниже" - казалось, так радостно пела вода, потому что спешила в самые низины, а ты зовешь меня на Высоты. Что это значит?»

«Высоты, - отвечал Пастырь, - это стартовая площадка для путешествия вниз, к самому низкому месту на свете. Когда твои ноги будут, как у оленя, и ты сможешь „скакать по горам и прыгать по холмам", тогда ты сможешь, как и я, сбегать с Высот, с огромной радостью отдавая себя, а потом снова взбираться на вершины. Ты быстрее орла сможешь подниматься на Высоты. Ибо только на Высотах Любви мы можем обрести силу для того, чтобы устремляться вниз с полным самозабвением и самоотдачей».

Это высказывание показалось Ой-Боюсь очень загадочным и странным, но теперь, когда ее уши открылись и она стала понимать песнь воды, она вновь и вновь слышала ее повсюду: ее пели все маленькие ручейки, пересекавшие их тропинку или бежавшие рядом с ней. Казалось также, что полевые цветы поют такую же песню, только на другом языке, на языке цветов, который, как и язык воды, можно было понять только сердцем, а не умом. Похоже, у этой песни был свой маленький припев, который распевали на разноцветные лады тысячи и тысячи цветов.

Это закон, которым живем:
Вот благодать - другим отдавать!

После этого Ой-Боюсь показалось, что все маленькие птички вокруг чирикали и щебетали на ту же тему, с бесчисленными вариациями, но все же с одним и тем же припевом. Он все время звучал таким образом:

В радости есть окрыленность:
С Богом душою быть.
Счастье - это способность
Любить.

«А я раньше и не знала, - сказала вдруг Ой-Боюсь, - что наша долина - такое красивое место и что тут можно услышать так много песен».

Пастырь, рассмеявшись, ответил: «Только Любовь может по-настоящему понимать музыку, красоту и радость, живущие в сердцах всего сотворенного. Ты забыла, что я два дня назад посадил семя Любви в твоем сердце? Оно уже начало помогать тебе слышать и видеть те вещи, которых ты раньше не замечала.

По мере того как Любовь будет расти в тебе, Ой-Боюсь, ты придешь к осознанию многих вещей, о которых и не мечтала раньше. В тебе разовьется дар понимания многих „незнакомых языков", а также ты научишься говорить на языке Любви, но сперва тебе нужно выучить алфавит Любви и развить ноги, как у оленя. Обеим этим вещам ты научишься на пути к Высотам. Вот мы сейчас у реки. На другом ее берегу уже начинаются предгорья. Там мы найдем двух твоих проводников, они ждут тебя».

«Это поистине чудесно и невероятно, - подумала Ой-Боюсь, - что мы так быстро добрались до реки и уже приближаемся к предгорьям». Опираясь на руку Пастыря, поддерживаемая его силой, она совсем забыла о своей хромоте и не чувствовала ни усталости, ни слабости. О, если бы только он вел ее до самых гор, всю дорогу, а не поручал заботе других проводников.

Подумав об этом, она сказала умоляюще: «А ты не пойдешь со мной? Когда я с тобой, я сильна. И я уверена, что никто, кроме тебя, не сможет привести меня к Высотам».

Он посмотрел на нее со всей своей добротой и тихо ответил: «Ой-Боюсь, я мог бы сделать то, что ты хочешь. Я мог бы отнести тебя на Высоты, вместо того чтобы предоставлять тебе самой взбираться туда. Но если я сделаю это, у тебя никогда не разовьются оленьи ноги и ты не станешь моей спутницей, не сможешь сопровождать меня. Если ты в этот единственный раз взойдешь на вершины с теми проводниками, которых я для тебя избрал, хотя путешествие и может показаться очень длинным и местами очень трудным, я обещаю тебе, что твои ноги станут, как у оленя.

После этого ты сможешь гулять со мной, „скакать по горам", совершать восхождение и спускаться вниз во мгновение ока. Более того, если я отнесу тебя наверх, на Высоты, сейчас, с одним только крошечным семенем Любви в твоем сердце, ты не сможешь жить в Царстве Любви. Тебе придется оставаться за его пределами, там, где могут находиться и твои враги.

Знаешь, некоторые из них могут посещать нижние склоны гор. Не сомневаюсь, что ты встретишься с ними при восхождении. Вот поэтому я и избрал для тебя самым тщательным образом двух самых лучших и сильных проводников. Уверяю тебя, однако, что ни на одно мгновение я не удалюсь от тебя так далеко, чтобы не услышать твоего крика о помощи. Я буду присутствовать с тобой всегда, хотя и незримо. И даю тебе слово, что предстоящее путешествие будет средством, которое поможет тебе развить оленьи ноги».

«Когда я доберусь до вершины, ты дашь мне новое имя?» - спросила бедняжка Ой-Боюсь дрожащим голосом. Внезапно она стала как бы глухой к окружающей ее музыке и снова наполнилась страхами и злыми предчувствиями.

«Да, конечно. Когда цветок Любви в твоем сердце будет готов к цветению, тебя полюбят в ответ, и ты получишь новое имя», - ответил Пастырь.

Ой-Боюсь остановилась на мосту и оглянулась назад, на пройденный путь. Долина выглядела зеленой и мирной, в то время как горы, к подножию которых они подошли, возвышались над ними гигантской грозной крепостью. Вдалеке она еще могла рассмотреть деревья, окружающие ее деревушку Тревожино, и с внезапной болью в сердце она представила себе счастливых помощников Пастыря, разбредающиеся по пастбищам стада и маленький тихий белый домик, в котором она жила.

Когда эти картины предстали ее внутреннему взору, по щекам потекли слезы, а в сердце заколол шип, но почти сразу она повернулась к Пастырю и благодарно сказала: «Я доверюсь тебе и сделаю все, что ты хочешь».

Затем, когда она, подняв глаза, посмотрела ему в лицо, он нежно улыбнулся и сказал то, чего никогда еще не говорил ей: «В тебе есть одна очень красивая черта, Ой-Боюсь: у тебя такие доверчивые глаза. Доверие - одна из самых прекрасных вещей на свете. Когда доверие светится в твоих глазах, по-моему, ты выглядишь привлекательней, чем многие красавицы-королевы».

Очень скоро они уже были на другой стороне реки и подошли к подножию гор, где тропа начинала подъем на нижние склоны. Огромные валуны были разбросаны здесь повсюду. Вдруг на одном из камней на обочине тропы Ой-Боюсь увидела две сидящие женские фигуры, закутанные в покрывала. Когда они с Пастырем подошли к этому месту, женщины встали и молча поклонились ему.

«Вот тебе два обещанных проводника, - тихо сказал Пастырь. - С этого момента они будут твоими спутницами и помощницами, пока ты не преодолеешь крутые и трудные места».

Ой-Боюсь со страхом посмотрела на них. Конечно, они были высокие и казались очень сильными, но почему же у них закрыты лица? Чем дольше она рассматривала их, тем больше начинала их бояться. Они были так молчаливы, так сильны и загадочны. Почему они не заговорят? Почему не поприветствуют ее дружелюбным словом?

«Кто они? - прошептала она Пастырю. - Ты назовешь мне их имена? И почему они не разговаривают со мной? Они немые?»

«Нет, они не немые, - сказал Пастырь очень тихо, - просто они говорят на другом языке, Ой-Боюсь, на горном диалекте, который еще не знаком тебе. Но, путешествуя с ними, ты понемногу научишься понимать их язык.

Они хорошие учителя. Действительно, лучших найти трудно. Что касается их имен, я скажу их тебе на твоем языке, а позже ты узнаешь, как их зовут на их родном наречии. Эту, - сказал он, указывая на первую из молчаливых женщин, - зовут Горе. А вторая - ее сестра-двойняшка Страдание».

Бедная Ой-Боюсь! Щеки ее побелели, и дрожь прошла по всему ее телу. Она почувствовала, что так близка к обмороку, что ухватилась за Пастыря, чтобы не упасть.

«Я не могу пойти с ними, - выдохнула она. - Не могу! Не могу! О мой Господин, что ты делаешь со мной? Как я могу путешествовать в их компании? Это выше моих сил. Ты говоришь, что сам путь в горы такой опасный и трудный, что мне не взобраться туда одной. Почему же тогда, ну почему, ты даешь мне в спутники Горе и Страдание? Разве не мог ты отправить со мной Радость и Мир, чтобы они укрепляли, ободряли меня и помогали мне в пути? Я никогда не думала, что ты так поступишь со мной!» И она разразилась рыданиями.

Странная тень пробежала по лицу Пастыря, когда он выслушивал этот взрыв эмоций. Потом, взглянув на фигуры с закрытыми лицами, он ответил очень мягко: «Радость и Мир. Это те спутники, которых ты выбрала бы для себя сама? Помнишь, ты обещала мне принять тех помощников, которых я тебе дам, потому что веришь, что я выберу самых лучших? Ты все еще доверяешь мне, Ой-Боюсь? Ты пойдешь с ними или хочешь вернуться обратно в долину, ко всем своим родственникам и к самому Трусостраху?»

Ой-Боюсь содрогнулась. Выбор казался ужасным. Со Страхами она была слишком хорошо знакома, но Горе и Страдание всегда представлялись ей самым ужасным, с чем она могла бы столкнуться. Как может она отправиться с ними и довериться им? Это было немыслимо. Тогда она посмотрела на Пастыря и вдруг поняла, что не может в нем сомневаться, никак не может повернуть назад и не следовать за ним; что своим дрожащим, несчастным сердцем она все-таки любит его. Даже если он потребует невозможного, она не в силах ему отказать.

Она жалобно посмотрела на него, потом сказала: «Хочу ли я повернуть назад? О, Пастырь, к кому же мне идти? У меня во всем мире нет никого, кроме тебя. Помоги мне следовать за тобой, даже если это кажется невозможным. Помоги мне доверять тебе так же, как я жажду любить тебя».

Услышав эти слова, Пастырь неожиданно поднял голову и рассмеялся - смехом, в котором звучали ликование, торжество и восторг. Этот смех отразился эхом от скалистых склонов маленького каньона, где они стояли, и на какое-то мгновение показалось, что вся горная гряда смеется вместе с ним. Эхо взбиралось все выше и выше, прыгая с камня на камень, с утеса на утес, до самых высоких вершин, пока, наконец, последние слабые отзвуки не улетели, казалось, в самые небеса.

Когда постепенно стихли последние раскаты смеха, раздался очень мягкий голос Пастыря: «Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе!» (Песн. 4:7). Затем он добавил: «Не пугайся, Ой-Боюсь, только верь. Я обещаю, что ты не будешь опозорена. Иди с Горем и Страданием, и если ты не можешь принять их сейчас, то, когда подойдешь к трудным участкам пути, где тебе не справиться одной, уверенно вложи свои руки в их руки, и они точно приведут тебя туда, где я хочу тебя видеть».

Ой-Боюсь стояла не шелохнувшись и смотрела на Пастыря. На лице его сияло теперь такое счастливое, ликующее выражение - выражение того, кому самое большое удовольствие доставляет спасение и освобождение других. В ее сердце зазвучали слова гимна, написанного другим последователем Пастыря, и Ой-Боюсь тихо и радостно запела:

Горе тоску несет, слезы, печаль и боль.
Радостно мне, Господь, сладко в скорбях с Тобой.
Если они во мне, я ближе, Христос, к Тебе,
Ближе к Тебе, ближе к Тебе.

«Другие шли этим путем прежде меня, - подумала она, - и они могли потом даже петь об этом. Неужели тот, кто так силен и нежен, будет менее верен и милосерден ко мне, хоть я так слаба и труслива? Ведь так ясно, что самое большое наслаждение ему доставляет освобождать всех своих учеников от страхов и приводить их на Высоты». Вместе с тем ей пришла мысль, что чем скорее она отправится в путь с новыми провожатыми, тем скорее достигнет этих славных Высот.

Она шагнула вперед, глядя на эти две закутанные фигуры, и сказала с невиданной для нее смелостью: «Я пойду с вами. Пожалуйста, показывайте дорогу». Но даже сейчас она не смогла заставить себя взять их за руки.

Пастырь снова засмеялся, а затем сказал: «Мой Мир я оставляю с тобой. Моя Радость да исполнится в тебе. Помни, что я поклялся привести тебя на Высоты - на вершины этих гор и что ты не будешь опозорена, а сейчас, „доколе день дышит прохладою и убегают тени, возвратись, будь подобна серне или молодому оленю на расселинах гор" (Песн. 2:17)».

Прежде чем Ой-Боюсь поняла, что происходит, он вспрыгнул на большой камень рядом с тропинкой, оттуда - на другой, потом на третий, с такой скоростью, что она едва могла уследить за его движениями. Он скакал вверх по горам, перепрыгивая с вершины на вершину, и так продолжалось, пока через несколько мгновений он не скрылся из виду.

Когда Пастыря уже совсем не было видно, Ой-Боюсь с двумя своими новыми спутницами начала восхождение на предгорье. Это было любопытное зрелище (если бы кто-нибудь мог это видеть) - Ой-Боюсь отправилась в путь, хромая, в сторону Высот и, съежившись, держалась как можно дальше от этих двоих с закрытыми лицами, делая вид, что не замечает рядом с собой их протянутые к ней руки. Но смотреть на это было некому, так как в одном вы можете быть уверены: развитие оленьих ног - это процесс тайный, требующий полного отсутствия зрителей.

---

---

Глава 3.

Глава 3
Побег в ночи

Бедная Ой-Боюсь лежала в постели без сна. Она никак не могла оставаться в одном положении — слишком изранены были ее разум и тело, и далеко за полночь она все еще вертелась и тревожно ворочалась с боку на бок. Где-то в потаенных уголках ее сознания гнездилось ужасное беспокойство, будто ей нужно было вспомнить что-то важное, но она никак не могла этого сделать. Когда она наконец уснула, эта мысль преследовала ее и во сне.
Через час или два она вдруг проснулась в напряженно-тревожном состоянии и ощутила неведомую ранее мучительную боль. Шип в ее сердце невыносимо ныл и пульсировал. Казалось, будто эта боль выстукивала то, что Ой-Боюсь раньше не могла понять из-за своего замешательства. Затем внезапно, как от ужасной вспышки, ее осенило. Она шептала снова и снова: «Пастырь пришел и позвал меня, как обещал, а я не вышла к нему и не дала никакого ответа! А вдруг он решил, что я уже передумала и не хочу идти с ним? А вдруг он ушел без меня? Ушел без меня! Да, он оставил меня здесь».

Потрясение от этой мысли было ужасным. Это как раз и было то, чего она никак не могла вспомнить. Он не сможет понять, почему она не вышла к нему, как он велел.

Пастырь настаивал, чтобы Ой-Боюсь пошла за ним сразу же, по первому зову, без промедления, так как ему самому нужно было в горы по срочному делу. А она в тот вечер даже не смогла прийти, как обычно, к месту водопоя.

Конечно, он подумал, что она испугалась. Возможно, он уже ушел — один! Ой-Боюсь похолодела и застучала зубами, но самой страшной ее бедой была боль в сердце. Казалось, эта боль душила ее. Ой-Боюсь села в постели, дрожа от холода и ужаса. Она не вынесет этого, если Пастырь ушел, не взяв ее с собой.

Рядом с ней на столе лежал старый песенник. Взглянув на него при свете лампы, Ой-Боюсь заметила, что он открыт на странице с песней о такой же пастушке, как она. Эта девушка, как и Ой-Боюсь, не смогла откликнуться на призыв любви, а потом поняла, что ее любовь ушла, но было поздно.

Ой-Боюсь эта песня всегда казалась такой грустной, что она с трудом пела ее. Но теперь, когда она перечитывала эти слова во мраке и одиночестве ночи, ей казалось, что это — зов ее собственного несчастного и перепуганного сердца.

На ложе своем я искала Его,
Того, Кого жаждет душа,
Искала, но рядом нет никого,
И в путь отправляюсь, спеша.

Вышла на улицы города
В далекий и долгий путь,
Чтоб своего дорогого,
Возлюбленного вернуть.

Здесь нужно было перевернуть страницу, но Ой-Боюсь не стала этого делать. Внезапно она почувствовала, что не в силах вынести неопределенности. Ей немедленно нужно убедиться самой, действительно ли Пастырь ушел без нее. Она выскользнула из постели и оделась так быстро, как только позволяли ей дрожащие пальцы. Отворила входную дверь. Она тоже отправится на улицы «в далекий и долгий путь» — не найдет ли его? И убедится, ушел ли он, оставив ее, или... О, если бы только это было возможно! Может, он все-таки ждет ее, может, даст ей еще один шанс?

Открыв дверь, она шагнула во тьму. Сотни Трусострахов, притаившихся на этой пустынной улице, не могли бы в тот момент заставить ее повернуть назад. Ибо боль в ее сердце затмила собой все, даже страх, и властно влекла ее вперед. Итак, в темноте предрассветного часа Ой-Боюсь отправилась в путь — на поиски Пастыря.

Из-за своей хромоты она не могла идти быстро, ковыляя по улицам деревни в сторону бескрайних полей и овчарен. По дороге Ой-Боюсь нашептывала себе: «О, Пастырь, как ты был прав, когда говорил, что любовь и боль идут рука об руку!» Если бы она знала или имела хотя бы смутное представление о том, каково это будет, — согласилась бы она, смогла бы пойти на то, чтобы он посадил этот шип в ее сердце? Теперь было поздно. Шип был там. Любовь была там, а также и боль, и теперь ей непременно нужно найти Пастыря. Наконец, хромая и задыхаясь, она подошла к овчарне, безмолвной и неподвижной при тусклом свете звезд. Там был один или два подпаска, охранявшие стада ночью. Услыхав приближающиеся шаги, они поднялись с земли и вышли посмотреть на незваного гостя.

«Ты кто?» — бросили они ей во тьме, а затем уставились на нее в изумлении, когда свет их фонарей осветил бледное лицо и перепуганные глаза Ой-Боюсь.

«А Главный Пастырь здесь?» — выдохнула она, прислоняясь к стене овчарни, с трудом пытаясь отдышаться.

«Нет, — ответил сторож, с любопытством взглянув на нее. — Этой ночью он дал нам распоряжения и оставил стада под нашим присмотром. Он говорил, что ему нужно отправиться в горы, как обычно, но не сказал, когда вернется».

Ой-Боюсь лишилась дара речи. Она застонала и прижала руки к сердцу — ей казалосьм что оно вот-вот разорвется. Что же ей теперь делать? Он ушел! Он подумал, что она не захотела идти с ним, и не стал ее ждать. Тогда, дрожа от боли отчаяния, Ой-Боюсь прислонилась к стене загона, вспоминая лицо Пастыря и ту доброту и любовь в его взгляде, с которой он приглашал ее сопровождать его в горы.

Ей пришла мысль, что тот, кто так хорошо ее понимал, знал все ее страхи и сострадал ей, не ушел бы, пока не убедился бы, что она сознательно отказалась идти с ним. Она подняла глаза, посмотрела на долину и дальше, на восточные горы и Высоты.

На востоке показалась узкая полоска света, и Ой-Боюсь знала, что скоро взойдет солнце. Вдруг она вспомнила последний куплет той грустной песни, последний куплет на той странице, которую она так и не перевернула. Эти слова пришли ей на память, как только рядом с ней в кустах начала свою трель маленькая пичуга.

И вот вижу я на рассвете,
Кого ищет сердце мое:
С Ним я останусь навеки,
Вместе нам быть суждено.

Ой-Боюсь прекратила дрожать и сказала себе: «Пойду-ка я к месту водопоя и посмотрю, не дожидается ли он меня там». Едва обменявшись парой слов со сторожами, она повернулась и поспешила на юг, через поле, где раньше ей встретился Трусострах, к овечьему пруду. Почти забывая о своей хромоте, она устремилась к отдаленным деревьям, окаймлявшим пруд.

Как только порозовело небо над горами, до ее слуха донесся радостный журчащий звук падающей воды. Поспешив вперед, Ой-Боюсь неожиданно обнаружила, что из ее сердца потоком льются песни. Он был там! Стоял у пруда и смотрел на нее, и на лице его сиял свет утренней зари. Он быстро шагнул к ней, когда Ой-Боюсь споткнулась и упала к его ногам с рыданиями: «О, Господин мой, возьми меня с собой, как обещал. Не оставляй меня здесь!»

«Я знал, что ты придешь, — сказал он нежно. — Но, Ой-Боюсь, почему тебя не было у водопоя вчера вечером? Разве ты не слышала меня, когда я проходил мимо твоего домика и звал тебя? Я хотел сказать тебе, чтобы ты была готова отправиться в путь сегодня утром, на восходе». Пока он говорил, солнце полностью взошло над горными вершинами и залило их обоих чудесным золотистым светом.

«Я здесь, — сказала Ой-Боюсь, все еще не поднимаясь с колен у его ног, — и я пойду с тобой куда угодно».

Тогда Пастырь взял ее за руку, и они начали свой путь в горы.

---

Необыкновенная !

Как она мне нравится ...!

---

Глава 2 Вторжение Страхов.

На следующий день Ой-Боюсь проснулась рано утром и почувствовала, что все ее страхи прошли. Первой ее мыслью было: «Наверное, уже сегодня я отправлюсь с Пастырем к Высотам». Это привело ее в такой восторг, что она едва могла есть за завтраком. Собираясь в дорогу, Ой-Боюсь не могла удержаться, чтобы не петь.


Ей казалось, что с тех пор, как в ее сердце посадили семя Любви, из сокровенной глубины ее естества сами собой полились песни радости. А песни, лучше всего выражающие это новое счастье и благодарность, были из старого песенника. Их так любили петь пастухи, ведя стада овец к пастбищам. Выполняя простые распоряжения, данные ей Пастырем, Ой-Боюсь напевала одну из этих песенок.



Теперь, когда Царь за столом воссел,

Мой нард душистый несу,

И мирру, и камфору, хоть не велел,

Ему кротко на ноги лью.

Моя благодарность безбрежна:

Убогую любит Он нежно.



Дщери Иерусалима!

Хоть я и черна на вид, Солнцем шатры палимы,

А храм Соломона стоит.

И может, видны на нем метки грехов,

Внутри полна света моя любовь.



Не презирайте, что я так смугла:

Братья по матери в злобе

Выгнали, чтоб на жаре стерегла

Их виноградники в поле.

Денно и нощно им сторож была,

Свои же сады не сберегла.



Если б не Царь, никогда б не была

В царских нарядах светла,

Он щедро излил Свою благодать

На нужд беспросветных печать.

И смыл мой порок, чтоб любить

Красу, что лишь с Ним может быть.



(Здесь и далее перевод Э. Ретневой.)



За работой время от времени сердце ее замирало, отчасти от восторга, а отчасти от страха перед неизвестностью. Но всякий раз при воспоминании о шипе в своей груди Ой-Боюсь чувствовала все ту же таинственную сладость. Любовь существует и для нее, даже для нее, маленькой калеки Ой-Боюсь. Когда она достигнет Высот, она избавится от своего унизительного уродства и сделается прекрасной, и когда росток в ее сердце будет готов к цветению, кто-то ответит на ее любовь. Но даже когда она размышляла об этом, к сладости этих мыслей примешивались сомнения. Этого никак не может быть. Это не реальность, а всего лишь красивый сон!



«Ой, я боюсь, что этого никогда не будет», — говорила она себе. Но затем при мысли о Пастыре сердце ее снова оживало, и она бросалась к окну или двери — взглянуть, не идет ли он за ней.



Утро близилось к концу, а Пастырь все не появлялся, зато сразу после полудня произошло нечто ужасное: нашествие ее отвратительных родственников. Они набросились на нее прежде, чем она успела понять, что происходит. Послышался топот ног и шум голосов, и вот Ой-Боюсь уже окружена целой армией тетушек, дядюшек и кузин. Труса, однако, с ними не было. Узнав о том, как он был принят прошлым вечером, и понимая, что именно его Ой-Боюсь страшилась более всех, семья решила, что не стоит брать его с собой.



Страхи намеревались изменить отношение Ой-Боюсь к этому браку, по возможности выманить ее из дома и затащить в одно из своих жилищ. Они задумали напасть на нее, пока она была одна в доме, а Пастырь — далеко со своими стадами. Они надеялись, что тогда одолеют ее. Похитить девушку среди бела дня было невозможно — в деревне находилось слишком много слуг Пастыря, и они немедленно пришли бы ей на помощь.



Однако родственники Ой-Боюсь знали ее робость и слабость и думали, что, если их будет достаточно много, им удастся запугать ее и заставить пойти с ними в усадьбу Лорда Страха. Там-то уж она была бы полностью в их власти.



С ними был и сам старый Лорд, который отеческим тоном уверял ее, что они пришли с самыми добрыми и дружественными намерениями. Дескать, он понимает, что у нее есть кое-какие возражения и сомнения относительно этого брака, и хочет обсудить их с нею. Чтобы попробовать успокоить ее. Ему кажется, что этот альянс весьма привлекателен во всех отношениях. Но с ее стороны он видит какое-то странное недопонимание, которое можно легко устранить в короткой доверительной беседе. А если нет, заверил он ее мягко, то он не допустит, чтобы она вышла замуж не по своей воле.



Когда он закончил свою речь, другие Страхи бросились наперебой убеждать ее, приводя всевозможные доводы. Дело в том, говорили они, что Ой-Боюсь так давно отрезала себя от своих родственников, что теперь, совершенно очевидно, у нее возникли разные странные понятия об их чувствах и намерениях по отношению к ней. На самом деле было бы очень разумно с ее стороны начать проводить побольше времени с ними, дав им таким образом возможность доказать, что она совершенно неправильно судила о них и не понимала их.



Трус, может, и не так красив, и не похож на сказочного принца. И это правда — что, к сожалению, у него довольно грубые манеры. Но это потому, что он еще не познал благотворного влияния брака. Обязанности и радости семейной жизни наверняка быстро изменят и действительно преобразят его. Для нее должно быть большой честью содействовать этому преображению, которого все они ждут с таким нетерпением.



Вся эта банда говорила без умолку, а бедняжка Ой-Боюсь сидела среди них съежившись и была настолько ошеломлена, что едва понимала их речи. Как они и надеялись, она постепенно приходила в состояние полного замешательства и неразумного страха. Похоже, они вскоре убедили бы ее, что она просто обязана справиться с невыполнимой задачей — превратить Трусостраха в нечто более достойное, чем он есть на самом деле. Вдруг все прервалось вмешательством извне.



Страхи тщательно закрыли за собой дверь, когда вошли в дом Ой-Боюсь, и даже ухитрились запереть ее на засов, чтобы пленница не могла сбежать. Но вот внезапно до них донесся мужской голос, напевающий одну из пастушеских песен, которую Ой-Боюсь так любила и хорошо знала. Затем показался и сам певец, медленно идущий по тропинке. Это был Главный Пастырь. Он уже вел свое стадо на водопой. Слова песни лились в открытое окно, сопровождаемые нежным блеянием овец и шарканьем множества запыленных ножек.



Казалось, все остальные звуки замерли в безмолвии этого спокойного летнего дня, когда Пастырь с песней проходил мимо жилища Ой-Боюсь. Шум в домике мгновенно прекратился, и за ним последовала почти физически ощутимая тишина. Вот что он пел:



Любимого голос родной

Всегда в моем сердце живет,

Вот по горам скачет Он,

Летит по холмам вперед.



Подобно оленю несется,

Так быстр Он и так силен.

Ликует душа и смеется,

Зовет за окном уже Он:



«Прекрасная, милая, встань

И следом иди за мною,

Исчез зимних бурь ураган,

Дождей не увидим с тобою.



Цветы расцвели на лугах,

Птиц пенье — на все голоса,

И горлицы трель вновь слышна:

Пришла весна в наши края.



И почки дружны на лозе,

Смоковницы нежно цветут,

С любимою радость везде,

Меня твои взоры влекут!



Где ты, моя голубица?

Ты хороша, как весна!

Единственная, улыбнись мне,

Твой голос — что песня сама!»



Сидя в своем домике и слушая эту песню, Ой-Боюсь осознала с внезапной мучительной болью, что Пастырь зовет ее с собой в горы. Это был тот самый обещанный тайный знак, о котором он говорил, и она должна была быть готовой к отходу немедленно, как только услышит его. И вот теперь она сидит, запертая в своем собственном доме, осажденная своими ужасными Страхами, совершенно не в состоянии откликнуться на призыв Пастыря или хотя бы подать какой-то знак о том, что она в беде.



На самом деле был один момент, когда Ой-Боюсь могла позвать Пастыря на помощь: когда песня только началась и все пораженно замолчали. Ой-Боюсь не знала, что Страхи затаили дыхание в ожидании, не позовет ли она его на помощь. И если бы она это сделала, они бы в суматохе бросились наутек и разбежались бы кто куда. Однако она была слишком скована страхом, чтобы воспользоваться этой возможностью, а потом было уже поздно…



В следующее мгновение она ощутила, как тяжелая рука Подлого плотно закрыла ей рот, а затем другие руки крепко схватили ее, удерживая на стуле. Итак, Пастырь медленно прошел мимо домика, заглянул в окно, напевая условную песню, — и не получил ответа.



Когда он ушел, и слова песни умолкли вдали, и не слышно стало блеяния овец, обнаружилось, что Ой-Боюсь упала в обморок. Ее кузен Подлый чуть не задушил бедняжку своими ручищами. Страхам очень хотелось воспользоваться ситуацией и унести Ой-Боюсь, пока она без сознания, но это было слишком опасно, поскольку был тот час, когда все возвращались с работы домой. Поэтому Страхи решили остаться до темноты в домике Ой-Боюсь, а затем незаметно унести ее с кляпом во рту.



Когда план действий был принят, они положили пленницу на кровать, чтобы она скорее очнулась. Тем временем некоторые из тетушек и кузин вышли на кухню посмотреть, чем можно поживиться из съестного. Мужчины сидели и курили в гостиной, а Угрюмую оставили охранять жертву в спальне.



Постепенно Ой-Боюсь пришла в себя, и когда она осознала свое положение, то от ужаса чуть снова не упала в обморок. Она не осмеливалась позвать на помощь, так как все ее соседи были на работе. Но так ли это? Нет, было позднее, чем она думала, потому что она вдруг услышала голос госпожи Храброй, соседки из ближайшего дома. При этих звуках Ой-Боюсь собралась с духом — для последней попытки вырваться из плена.



Угрюмая была совершенно неготова к такому повороту событий, и прежде чем она поняла, что происходит, Ой-Боюсь вскочила с кровати и закричала так громко, как только позволял ей ее страх: «Храбрая! Храбрая! Приди, помоги мне! Скорее, на помощь!»



Услышав эти крики, госпожа Храбрая обернулась и увидела промелькнувшее в окне белое от ужаса лицо Ой-Боюсь и ее протянутую с мольбой руку. В следующее мгновение лицо девушки резко качнулось и исчезло из виду, а в окне внезапно задернули шторы. Этого было достаточно для госпожи Храброй, чье имя характеризовало ее как нельзя лучше. Она поспешила прямо к домику своей соседки, попробовала войти, но обнаружила, что дверь заперта; заглянула в окно и увидела, что комната полна родственников Ой-Боюсь.



Госпожа Храбрая была не из тех, кого хоть сколько-нибудь пугала «свора никчемных Страхов», как она прозвала их. Просунув свою голову прямо в окно, она закричала угрожающим голосом: «Вон из этого дома! Сию минуту! Все до одного! Если вы не уйдете через три секунды, я позову Главного Пастыря. Этот дом принадлежит ему. Ну и достанется же вам, если он найдет вас здесь!»



Ее слова произвели волшебный эффект. Дверь домика отомкнулась, распахнулась, и оттуда врассыпную бросились Страхи, спотыкаясь друг о друга, спеша унести ноги. Госпожа Храбрая довольно улыбалась, наблюдая их позорное бегство. Когда последний из них удрал, она зашла в домик Ой-Боюсь, которая была совершенно убита страхом и горем. Мало-помалу госпожа Храбрая узнала всю историю этих мучительных часов и замысел похищения несчастной жертвы с наступлением ночи.



Сама госпожа Храбрая была почти незнакома с чувством страха, и она с легкостью обратила в бегство всю банду Страхов. Ей очень хотелось побранить глупую девчушку за то, что та не противостояла своим родственникам сразу, смело дав им отпор прежде, чем им удалось схватить ее. Но, взглянув на дрожащую Ой-Боюсь и увидев ее бледное лицо и расширенные от ужаса глаза, она переспросила себя: «Что пользы говорить все это? Она все равно не сможет так жить, бедняжка, ведь она — одна из них. Страх у нее в крови, а когда враг внутри тебя — дело плохо. Я думаю, ей никто не сможет помочь, кроме самого Пастыря», — размышляла она.



Так что вместо увещаний госпожа Храбрая только похлопала дрожащую девушку по плечу и сказала со всей добротой своего материнского сердца: «Теперь, моя дорогая, ты приходи в себя, а я загляну на кухню и приготовлю нам по хорошей чашечке чая. Тебе сразу станет легче. О! Они уже и здесь побывали! И поставили для нас чайник», — добавила она, открыв дверь на кухню и увидев на столе скатерть и другие следы приготовлений к мародерскому ужину, с которого так поспешно сбежали незваные гости.



«Вот свора хищников», — гневно ворчала про себя госпожа Храбрая, потом довольно улыбнулась, вспомнив, как они улепетывали от нее. К тому времени, как они выпили чай и бесстрашная соседка энергично убрала последние следы нежеланного вторжения, Ой-Боюсь почти полностью овладела собой. Уже давно стемнело, и было слишком поздно идти в условное место к Пастырю, чтобы объяснить, почему она не откликнулась на его призыв. Придется ей ждать утренней зари.



Итак, по совету госпожи Храброй, Ой-Боюсь легла спать. События прошедшего дня действительно совершенно измучили ее. Соседка заботливо подоткнула ей одеяло, тепло поцеловав на прощанье. Она даже предложила остаться на ночь, но Ой-Боюсь отказалась от этого великодушного предложения, зная, что соседку дома ждет семья. Перед уходом, однако, госпожа Храбрая положила колокольчик возле кровати Ой-Боюсь и заверила ее, что, если что-нибудь встревожит ее ночью, стоит только позвонить в колокольчик, и вся семья Храбрых сразу придет ей на помощь. Затем она ушла, и Ой-Боюсь осталась в домике одна.


[/more]

---

******************************
Догадываются люди , или нет что всякая книга имеет свой дух...?

---

Ханна Харнард «Путь к Высотам Твоим».1 - ГЛАВА.

Глава 1
Приглашение на Высоты

Эта история - о том, как Ой-Боюсь сбежала от своих родственников Страхов, отправившись с Пастырем к Высотам, где «совершенная любовь изгоняет страх».

Вот уже несколько лет как Ой-Боюсь состояла на службе у Главного Пастыря, чьи огромные стада паслись в долине Унижения. Жила она со своими друзьями Милостью и Покоем в тихом маленьком белом домике в деревне Тревожино. Она любила свою работу и очень хотела угодить Главному Пастырю. Но хотя Ой-Боюсь и выглядела счастливой, она знала, что есть некоторые вещи, мешающие ей работать и причиняющие много тайных страданий. Ноги у нее были настолько кривыми, что из-за этого она часто хромала и спотыкалась на работе. Был у нее еще один весьма неприглядный недостаток - кривой рот, сильно искажавший ее речь и выражение лица. Ой-Боюсь с грустью сознавала, что эти уродливые пороки наверняка вызывают изумление и оскорбляют чувства многих, знающих, что она состоит на службе у великого Пастыря.

Совершенно искренне жаждала она избавления от этих недостатков, чтобы сделаться красивой, грациозной и сильной, как многие другие работники Пастыря, а более всего - чтобы стать такой, как сам Главный Пастырь. Но она боялась, что ей никогда не удастся избавиться от своих уродств и они всегда будут вредить ее службе.

В ее жизни, однако, была еще одна, гораздо большая, беда. Она была членом семьи Страхов. Ее родственники были рассеяны по всей долине, так что она нигде не могла скрыться от них. Ой-Боюсь была сиротой и выросла в доме тетки, бедной госпожи Зловещие Предчувствия, вместе с двумя своими двоюродными сестрами, Угрюмой и Злобной, и их братом Трусострахом, большим задирой, у которого вошло в привычку мучить и преследовать Ой-Боюсь самым ужасным образом.

Как и большинство других семей, живших в долине Унижения, все Страхи ненавидели Главного Пастыря и старались бойкотировать его работников. Естественно, то, что к нему на службу поступил член их собственной семьи, было для них великим оскорблением. Поэтому они всячески пытались «вызволить» Ой-Боюсь, заставить ее бросить эту работу.

И вот в один ужасный день они предъявили ей семейный ультиматум: она немедленно должна выйти замуж за своего кузена Трусостраха и жить, как и подобает, вместе со всей своей родней. В случае если она откажется сделать это добровольно, они грозились применить силу.

Бедную Ой-Боюсь, конечно, охватил ужас при одной мысли об этом. Но родственники всегда приводили ее в трепет, и она так и не научилась противостоять их угрозам или игнорировать их. Она сидела вся съежившись, снова и снова повторяя, что ни за что не выйдет замуж за Трусостраха, но все-таки никак не могла заставить их уйти. Поэтому злосчастная беседа продлилась долго, и когда наконец они на какое-то время покинули ее, уже наступил вечер.

Со вздохом облегчения Ой-Боюсь вспомнила, что как раз в это время Главный Пастырь ведет поить свои стада к привычному месту возле чудесного пруда и водопада на окраине деревни. Именно туда она привыкла приходить рано по утрам - чтобы встретиться с ним и узнать его пожелания и повеления на предстоящий день. А по вечерам - чтобы отчитаться о своей работе за день. Сейчас наступило время встречи у пруда. Она была уверена, что Пастырь поможет ей и не позволит родственникам похитить ее и заставить уйти с его службы ради ужасного рабства - брака с Трусострахом.

Не утирая слез и все еще дрожа от страха, Ой-Боюсь затворила за собой дверь домика и отправилась к пруду и водопаду.

Тихий вечерний свет заливал долину Унижения золотистым сиянием, когда Ой-Боюсь покинула деревню и пошла через поле. А за рекой уже начали слегка розоветь горы, окаймляющие долину с восточной стороны как крепостной вал. Их глубокие, узкие ущелья наполнились чудными, загадочными тенями.

Окруженная миром и покоем этого тихого вечера, бедная перепуганная Ой-Боюсь подошла к пруду, где ожидал ее Пастырь, и поведала ему о своем ужасном положении.

«Что же мне делать? - воскликнула она, когда закончила свой рассказ. - Как мне избежать этого? На самом деле они не могут заставить меня выйти замуж за моего кузена Труса, правда же? О!» - заплакала она, ибо сама мысль об этом браке переполняла ее отчаянием. «Достаточно того, что меня зовут Ой-Боюсь! Но подумать только, что мне придется быть до конца своих дней госпожой Трусострах - нет, это выше моих сил!»

«Не бойся, - мягко промолвил Пастырь. - Ты же служишь мне. И если ты доверишься мне, они не смогут заставить тебя вступить в брачный союз против твоей воли. Но ты ни в коем случае не должна впускать в дом своих родственников Страхов, так как они враги Царя, принявшего тебя на службу».

«Я знаю, ох, я знаю, - плакала Ой-Боюсь, - но всякий раз, когда я встречаю кого-нибудь из моих родственников, кажется, что все силы покидают меня, и я не способна противостоять им, как бы ни старалась. Покуда я живу в долине, я не могу избежать встречи с ними. Они везде, а теперь еще решили подчинить меня своей власти. Я никогда не отважусь выйти из дома одна, боюсь, что они похитят меня».

Она подняла взор и, взглянув на долину и реку, на прекрасные освещенные заходящим солнцем горные вершины, воскликнула в отчаянной, страстной тоске: «О, если бы я могла убежать из этой долины Унижения навсегда! И отправиться к Высотам, недосягаемым для всех Страхов и других моих родственников!»

К ее великому удивлению, как только она произнесла эти слова, Пастырь ответил: «Я долго ждал, когда ты скажешь это, Ой-Боюсь. Для тебя действительно лучше всего покинуть долину и уйти на Высоты. И я с большим удовольствием сам отведу тебя туда. Подножие тех гор, по ту сторону реки, - это пограничная полоса, за которой начинается Царство моего Отца, Царство Любви. Никакие Страхи не могут обитать там, ибо „совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение"».

Ой-Боюсь в изумлении не сводила с него глаз. «Уйти на Высоты, - воскликнула она, - и жить там? О, если бы я только могла! В последние месяцы меня не покидало это желание. Я думаю об этом день и ночь, но это невозможно. Я никогда не смогу добраться туда. Я ведь хромая». При этих словах она посмотрела на свои уродливые ноги, и снова ее глаза наполнились слезами отчаяния и жалости к себе. «Эти горы такие крутые и опасные! Я слышала, что только лани да олени могут безопасно передвигаться по ним».

«Правда, путь к Высотам и труден, и опасен», - сказал Пастырь. «Он и должен быть таким, чтобы ничто враждебное Любви не могло проникнуть туда и захватить Царство. Обитателям Высот действительно нужны „оленьи ноги". У меня-то они есть, - добавил он с улыбкой, - и я могу скакать по горам и прыгать по холмам, как серна или молодой олень - с легкостью и удовольствием».

«Но я и твои ноги, Ой-Боюсь, могу сделать, как у оленя, и возвести тебя на Высоты. Тогда бы ты смогла служить мне еще лучше, и никто из твоих врагов не смог бы добраться до тебя. Я так рад слышать, что ты давно жаждала отправиться туда, и, как я сказал раньше, я ждал, когда ты сама это предложишь. И тогда, - добавил он, улыбнувшись еще раз, - тебе никогда не пришлось бы встречаться с Трусострахом».

Ой-Боюсь смотрела на него в полном недоумении. «Сделать мои ноги, как у оленя? - повторяла она. - Но как это возможно? И как отнесутся жители Царства Любви к маленькой жалкой калеке с уродливым лицом и кривым ртом, если там не может обитать ничто порочное и несовершенное?»

«Это верно, - сказал Пастырь, - тебе придется измениться, прежде чем ты сможешь жить на Высотах. Но если ты желаешь идти со мной, я обещаю помочь тебе - сделать твои ноги оленьими. Там наверху, в горах, по мере приближения к настоящим Высотам, воздух становится свежим и придает силы, укрепляя тело. А еще там есть ручьи с чудесными исцеляющими свойствами, так что пороки и уродства тех, кто в них искупается, исчезают без следа.

Но мне нужно сказать тебе еще кое-что. Не только ноги твои должны стать оленьими, но ты должна будешь принять другое имя, так как Ой-Боюсь не может войти в Царство Любви, точно так же, как и любой член семьи Страхов. Ой-Боюсь, хочешь ли ты полностью преобразиться и стать подобной своему новому имени, которое ты получишь, если станешь гражданкой Царства Любви?»

Она кивнула и уверенно ответила: «Да, хочу».

Он снова улыбнулся, но добавил серьезно: «Есть еще кое-что, и это самое важное. Никому не позволено жить в Царстве Любви, если в сердце у него не расцвел цветок Любви. Ой-Боюсь, растет ли в твоем сердце Любовь?»

При этих словах Пастырь посмотрел на нее очень пристально. И она почувствовала, что его глаза проникают в самую глубину ее сердца и видят все, что в нем есть, гораздо лучше, чем она сама. Долгое время она молчала, потому что не знала, что сказать. В растерянности смотрела она в проницательно глядевшие на нее глаза - и осознавала, что они имеют свойство отражать то, на что смотрят. И в них она смогла увидеть свое сердце таким, каким видел его он. После долгой паузы она ответила: «Я думаю, то, что в нем растет, - это огромное стремление испытать радости естественной человеческой любви. И научиться любить больше всех одного человека - того, кто ответит на мою любовь. Но возможно, это желание, казалось бы, правильное и естественное, - не та Любовь, о которой ты говоришь?» Она помолчала и затем добавила с дрожью в голосе: «Я вижу желание, чтобы меня любили и восхищались мной, Пастырь. Но кажется, я не вижу в себе такой Любви, о какой говоришь ты. Во всяком случае, ничего похожего на ту Любовь, которую я вижу в тебе».

«Тогда ты позволишь мне сейчас посадить в твоем сердце семя Любви? - спросил Пастырь.- На восхождение к Высотам потребуется какое-то время, и пока твои ноги станут оленьими... Если я сейчас посажу в твоем сердце это семя, оно прорастет и будет готово расцвести как раз тогда, когда ты доберешься туда».

Ой-Боюсь съежилась. «Мне страшно, - сказала она. - Я слышала, что если ты кого-то по-настоящему любишь, то даешь ему право причинять тебе боль и ранить тебя, как никому другому».

«Это так, - согласился Пастырь. - Любить - значит действительно отдать себя во власть любимого и стать уязвимым. А ты Ой-как-боишься боли, правда же?»

Она кивнула и смущенно проговорила: «Да, этого я очень боюсь».

«Но любить - это такое счастье, - тихо промолвил Пастырь. - Это счастье, даже если тебя не любят в ответ. Есть и боль, конечно, но для любви это не имеет значения».

Ой-Боюсь внезапно пришла мысль, что она никогда не видела столь терпеливых глаз, как у него. В то же время в них было нечто, ранящее ее в самое сердце, хотя она и не могла понять почему. Все еще съежившись от страха, она сказала (выпалив эти слова скороговоркой, так как почему-то стыдилась их произнести): «Я никогда не решилась бы полюбить без уверенности, что меня полюбят в ответ. Если я позволю тебе посадить семя Любви в моем сердце, ты обещаешь мне, что на мое чувство ответят взаимностью? Иначе я не вынесу этого».

Его улыбка, обращенная к ней, была такой доброй и нежной, однако, как и прежде, по какой-то непонятной причине она болью отозвалась в ее сердце. «Да, - твердо сказал Пастырь, - я обещаю тебе, Ой-Боюсь, что, когда цветок Любви будет готов расцвести в твоем сердце и ты будешь готова принять свое новое имя, тогда ты будешь любима».

Радостный трепет охватил все ее существо. Это казалось слишком, невероятно чудесным, но сам Пастырь давал ей это обещание. А он не мог лгать - в этом она была совершенно уверена. «Пожалуйста, посади Любовь в моем сердце», - сказала она робко. Бедняжка, она все еще была Ой-Боюсь, хотя ей и пообещали величайшее счастье на свете.

Пастырь достал что-то из-за пазухи и протянул ей на ладони. «Вот семя Любви», - сказал он. Она наклонилась, чтобы взглянуть, но, пораженно вскрикнув, отпрянула. На его ладони действительно лежало семечко, однако оно имело форму длинного остроконечного шипа. Она и раньше обращала внимание, что руки Пастыря покрыты шрамами и ссадинами. Теперь же она заметила, что шрам на протянутой к ней ладони был точно такого же размера и формы, как и семя Любви.

«Семя на вид такое острое, - сказала она испуганно. - Разве мне не будет больно, если ты посадишь его мне в сердце?»

Он ответил мягко: «Оно такое острое, что очень быстро проскальзывает внутрь. Но я уже предупреждал тебя, что любовь и боль ходят рука об руку, во всяком случае, какое-то время. Если ты хочешь узнать любовь, ты должна узнать и боль».

Ой-Боюсь взглянула на шип и отпрянула. Затем она посмотрела в лицо Пастырю и повторила про себя его слова: «Когда цветок Любви будет готов расцвести в твоем сердце, ты будешь любима». И вдруг она почувствовала новую, странную смелость. Она неожиданно сделала шаг вперед, обнажила свое сердце и сказала: «Пожалуйста, посади это семя здесь, в моем сердце».

Его лицо осветила довольная улыбка, и он проговорил с радостью в голосе: «Теперь ты сможешь пойти со мной на Высоты и стать гражданкой Царства моего Отца».

И затем он вонзил шип в ее сердце. Верно, как он и сказал, это вызвало пронзительную боль. Но шип проскользнул внутрь удивительно быстро, и вдруг невообразимая сладость, какой она никогда не испытывала прежде, заполнила все ее существо. Она была горько-сладкой, но сладости было больше. Ой-Боюсь думала о словах Пастыря: «Любить - это такое счастье», и ее бледные, болезненно-желтоватые щеки неожиданно порозовели, а глаза засияли. Ее кривой рот распрямился в счастливой улыбке, и розовощекая, с сияющими глазами, она стала почти красавицей.

«Спасибо! - вскричала она и упала на колени перед Пастырем. - Какой ты добрый! Как ты терпелив! Во всем мире нет никого добрее и лучше тебя. Я пойду с тобой в горы. Я верю, ты сделаешь мои ноги оленьими и возведешь меня, даже меня, на Высоты».

«Я рад даже больше, чем ты, - сказал Пастырь, - а ты и вправду ведешь себя так, будто уже собралась изменить свое имя. Но я должен сообщить тебе еще одну вещь. Я сам отведу тебя к подножию гор, чтобы избежать нападения твоих врагов. Однако дальше тебя будут сопровождать две необычные спутницы, которых я выбрал для тебя, они будут помогать тебе на крутых и трудных участках, пока твои ноги еще больны и ты прихрамываешь и не можешь передвигаться быстро.

Ты будешь видеться со мной не все время, Ой-Боюсь, так как я сказал тебе: я буду скакать по горам и прыгать по холмам, и ты поначалу не сможешь за мной угнаться. Это придет позже. Однако помни, что в Царстве Любви есть чудесная система связи: я всегда смогу услышать тебя, когда ты обратишься ко мне. Обещаю прийти к тебе, как только ты позовешь на помощь.

У подножия гор тебя будут ожидать двое моих слуг. Я велел им быть твоими проводниками. Запомни, я выбрал их сам, с великой заботой, тех двоих, что лучше всего смогут помочь тебе в развитии оленьих ног. И ты примешь их с радостью, позволишь им быть твоими помощниками, правда же?»

«О да, - сразу ответила она и счастливо улыбнулась ему. - Конечно, я совершенно уверена, что ты все знаешь лучше и твой выбор всегда правильный». И радостно добавила: «Я чувствую, что уже никогда не буду бояться».

Он ласково и понимающе посмотрел на маленькую пастушку, только что принявшую в свое сердце семя Любви и уже готовую отправиться с ним на Высоты. Он видел ее насквозь, знал весь запутанный лабиринт ее одинокого сердца. Никто лучше него не понимал, что «врастание» в образ, соответствующий новому имени, - долгий процесс. Но он не сказал ей этого. Он смотрел с какой-то нежной жалостью и состраданием на пылающие щеки и сияющие глаза, так внезапно преобразившие внешность маленькой простушки Ой-Боюсь.

Потом он сказал: «Теперь можешь идти домой и собираться в путь. Ты ничего не должна брать с собой, только приведи дом в порядок. Никому ничего не говори, ибо путешествие к Высотам должно быть тайной. Сейчас я не могу назвать тебе точного времени, когда мы отправимся в горы. Но это будет скоро. Ты должна быть готова следовать за мной, когда я приду и позову тебя. Я дам тебе тайный знак: проходя мимо твоего домика, я буду петь одну из пастушеских песен, и это будет для тебя сигналом. Как только услышишь ее - сразу выходи и следуй за мной к условленному месту».

И поскольку солнце уже зашло в своем красно-золотом пламени, горы на востоке покрылись розовато-лиловой и серой дымкой, а тени удлинились, он попрощался и повел свое стадо в сторону овчарни.

Сердце Ой-Боюсь замирало от восторга, она чувствовала, что никогда уже не будет бояться. Отправившись домой через поля, она запела песню из старого песенника, которым часто пользовались пастухи. Никогда еще эта песня не казалась ей такой сладостной, такой соответствующей моменту.

Песнь Песней нежностью затмит
Слова утех земных,
Песнь о Царе Любви звучит
Прекрасней остальных.
И песню эту столько уст,
Любя Его, поют,
Как миро в золотой сосуд,
Слова ее текут.

Возлюбленный, влеки меня,
И следом за Тобой
Я побегу, любовь храня,
Один Ты - выбор мой.
Возьми меня на пир в Свой дом,
Нет радости иной,
Чем быть в присутствии Твоем
И слышать голос Твой.

Вы не смотрите на меня
С презрением таким,
Да, неказиста с виду я,
Но я любима Им!
Его Любовь меня нашла,
Любовь Царя царей,
Пусть прежде грешной я была -
Я стану дня светлей.

(Перевод В. Шутиловой.)

Напевая, она пересекла первое поле и уже дошла до середины следующего, как вдруг увидела самого Трусостраха, направляющегося прямо к ней. Бедная Ой-Боюсь! На какое-то время она совсем забыла о существовании своих ужасных родственников. И вот самый страшный и отвратительный из них неуклюже двигался ей навстречу. Ее охватила невероятная паника. Она посмотрела налево, направо, но спрятаться было негде. Кроме того, было слишком очевидно, что Трусострах шел именно к ней, так как он ускорил шаг, как только увидел ее. Через несколько мгновений он уже стоял рядом с Ой-Боюсь.

Холодея от ужаса, она услышала слова: «Ну, вот наконец и ты, моя маленькая кузина Ой-Боюсь! Так как, мы с тобой женимся, а? Что ты об этом думаешь?» Он ущипнул ее как будто игриво, но на самом деле достаточно злобно - так, что ей пришлось прикусить губу, сдерживая крик боли.

Дрожа от страха и отвращения, она отпрянула от него. К сожалению, это было самое худшее, что она могла сделать в этой ситуации, так как именно ее очевидный страх провоцировал кузена на дальнейшие издевательства. Если бы она могла его игнорировать, ему бы вскоре наскучило дразнить ее. И он побрел бы дальше в поисках другой жертвы. Ой-Боюсь, однако, еще никогда не удавалось игнорировать страх. И сейчас она была не в силах скрыть охвативший ее ужас.

Еe побледневшее лицо и испуганные глаза только усилили желание Трусостраха помучить ее: вот она вся перед ним, совершенно в его власти, одна. Он схватил ее, и бедняжка Ой-Боюсь издала безумный вопль ужаса и боли. Внезапно Трусострах ослабил свою хватку и съежился в раболепном поклоне.

Рядом с ними стоял незаметно подошедший Пастырь. Одного взгляда на его суровое лицо, сверкающие глаза и пастуший посох, который он сжимал в своей могучей руке, было более чем достаточно для задиры. Трусострах убежал, как побитая дворняжка, причем не в сторону деревни, а в противоположную, не разбирая дороги, побуждаемый одним-единственным инстинктом - найти безопасное место.

Ой-Боюсь расплакалась. Конечно, ей следовало бы знать, что Трусострах был трусом и что, закричи она и позови Пастыря сразу, он убежал бы немедленно. Теперь же платье ее было изодрано, а руки в синяках от мертвой хватки забияки. Но это было не самым большим ее горем. Ее охватил стыд от того, что она опять повела себя соответственно своему старому имени и природе, которые, как она надеялась, уже начали изменяться.

Казалось, Страхов невозможно игнорировать, а тем более сопротивляться им. Она не смела взглянуть на Пастыря. Но если бы она это сделала, то увидела бы, с каким состраданием он смотрел на нее. Она не знала, что Князь Любви «весьма милосерд и сострадателен». Она предполагала, что, как и все остальные, он презирает ее за глупый испуг, поэтому она пробормотала лишь стыдливое «спасибо».

Затем, так и не взглянув на него, она прихрамывая побрела к деревне, горько рыдая на ходу, повторяя снова и снова: «Что толку мечтать о восхождении к Высотам? Мне никогда не добраться до них, если даже такой незначительной мелочи достаточно, чтобы повернуть меня назад».

Однако, оказавшись дома, в безопасности, она почувствовала себя лучше. А после чашечки чая и ужина настолько успокоилась, что смогла воскресить в памяти все произошедшее у водопада. Вдруг с изумленным и восторженным волнением девушка вспомнила, что в ее сердце уже посажено семя Любви. Как только она об этом подумала, та самая почти невыносимая сладость растеклась по всему ее телу, и ее охватил невыразимый, сладко-горький экстаз.

«Любить - это такое счастье, - сказала себе маленькая Ой-Боюсь и повторила: - Любить - это счастье». Приведя свой домик в порядок, утомленная всеми противоречивыми эмоциями этого странного дня, она легла спать. Но прежде чем заснуть, она снова и снова напевала себе одну из чудесных песен из старого сборника.

Скажи, любовь моей души,
Где Ты пасешь стада?
И в зной полуденной тиши
Отводишь их куда?
Где отдыхаешь Ты, Друг мой?
Как мне найти Тебя?
И почему не за Тобой
Ходила прежде я?

Коль хочешь ты найти Меня,
Но путь не знаешь ты,
Ищи, прекрасная Моя,
Овечьих стад следы.
По ним Меня легко найти:
Я пред тобой прошел;
Найди Меня в конце пути,
Как Я тебя нашел.

(Перевод В. Шутиловой.)

Затем она погрузилась в глубокий сон, спо

койный, без сновидений.

---

Лишь только быть ....

Недавно открыла для себя творчество Зинаиды Миркиной , спасибо www.yuol.ru/?p=1735 , за то что помогла мне найти это сокровище ...!

Бог - это Тот, которому довольно
Лишь только быть и больше ничего.
И все пространство звоном колокольным
И целым светом чествует Его.

Придти сюда и звон пространства слушать
И свету дать струиться сквозь меня...
Лишь только быть, затепливая душу,
Как свечку от небесного огня.

---

Друзьям !

---

Зинаида Миркина.

************

Как осторожно, еле слышно -
Почти что шепот, легкий звон -
К моей душе идет Всевышний.
Чем он мощней, тем тише Он.
Как осторожно! Еле-еле...
Как робок шаг - отсель досель...
Душа - ребенок в колыбели,
А Бог качает колыбель.

---

Что значит счастье?

В небе легкий пух

От облаков. Бескрайняя дорога.

Сплошная тишь и абсолютный слух,

Которым сердце может слышать Бога.



/Зинаида Миркина/

---

Всему свое время.

Всему свое время, и время всякой вещи под небом:время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное;
время убивать, и время врачевать; время разрушать, и время строить;
время плакать, и время смеяться; время сетовать, и время плясать;
время разбрасывать камни, и время собирать камни; время обнимать, и время уклоняться от объятий;
время искать, и время терять; время сберегать, и время бросать;
время раздирать, и время сшивать; время молчать, и время говорить;
время любить, и время ненавидеть; время войне, и время миру.

книга Екклесиаста(проповедника) 3:1-8

www.yuol.ru/?p=1600 из записей друга.

---

- боль -

"Не слушать, не слышать - именно так вы и поступаете со своей болью.

Ваше отрицание, тяга к алкоголю, беспокойство - всё это больше не принимается в расчет.

Вот где источник боли:

 

когда вы закрываете за ней дверь, она стучится в окно - или проникает в сны."

---

Воспоминания ..

Главное не жить только этим .... можно приходить в эту призрачную реальность иногда . Не надолго ... и ... иногда очень нужно пригласить туда Господа ...

@темы: духовное, настроение, воспоминания.